- И вы, наверное, помните,- продолжал майор деловито,- Прохора Пташкина, разносчика телеграмм?
Митрофан Макарыч опустил голову:
- Еще бы не помнить. Трудовой и душевный был человек… Но как ушел добровольцем на фронт, будто в воду канул… Жаль.
Майор легонько поклонился: -
- Трудовой и душевный - оценка что надо! А жалеть о нем не надо. Прохор Пташкин стоит перед вами жив-здоров!
Они обнялись крепко, и вошли в дом, и сели за стол, такой знакомый Прохору, струганный и сбитый еще в довоенные времена. Оглядывая скромное жилье друга, майор заметил в раздумье:
- Война - это, кроме всего, встречи. Да, кроме походов, атак, напряженных бросков, артогня и бомбежек, словом, кроме всего, что стало солдатским бытом, война - это еще и множество разных, неожиданных, подчас удивительных встреч!..
Лишь теперь, приходя в себя от изумления, Митрофан Макарыч протирал глаза:
- И верю, и не верю, Проша, что вижу и слышу тебя…
- И встречаемся мы, Макарыч, в преддверии Победы. Война догорает… Уже скоро прозвучит последний выстрел… Правда, мне его не услышать. Уже теперь мой батальон саперов направлен сюда, в родной шахтерский край.
Макарыч заинтересовался:
- Это, значит, на отдых, что ли?
Пташкин засмеялся:
- Сейчас ли отдыхать, Макарыч? Огромная и жаркая предстоит работенка: обезвреживать мины… тысячи мин, ремонтировать дороги, строить переправы, капитальные мосты, воскрешать Донбасс!..- Он глубоко, порывисто вздохнул.- Казалось бы, и что особенного в этой шахтерской сторонке? Степи, взгорки, долины,- все, как и в других краях, но… только донбассовцу понять: здесь все особенное, родное, близкое. Не случайно же, Макарыч, и теперь, когда я приближался к нашему городку, мне чудилось, будто над ним поднималось тихое сияние… Ты скажешь: почудилось? Возможно. Только и в дальних дорогах, и в госпитале после тяжелого ранения, когда я вспоминал наш городок, он виделся мне в ясном и тихом сиянии.
Макарыч уверенно сказал:
Это я понимаю. Память детства!.. Приходят особенные минуты, и другой не увидит, а ты увидишь над отцовским домом вроде бы свет…
Майор задумался:
- Спасибо, дружище… Ты так просто нашел ответ.
Единственное, что было в запасах у Макарыча,- эго
крынка молока, и он наполнил две глиняные чашки, придвинул Пташкину ту, что полнее:
- Извини за скромное угощение, Прохор!
А майор снял с руки и положил па стол большие серебряные часы:
- Оставляю тебе, Макарыч: пусть отсчитывают время до нашей следующей встречи. Теперь у нас должно быть много хороших встреч!
И в точности напророчил Пташкин Митрофану Макарычу много встреч!
Ранним утром, ни свет ни заря, постучался в дом еще один молодец. Макарыч узнал тотчас… Да и как было не узнать Митьку-коногона по фамилии Ветерок! С этим отважным парнем Макарыча связывали добрые десять лет жизни. Студеной зимой тридцатого года, направляясь в ночное дежурство на телеграф, Макарыч заметил в глубоком кювете у железной дороги какой-то темный мешок. Спустился в кювет, присмотрелся - и ахнул: перед ним лежал почти бездыханный мальчонка…
Сколько усилий стоило Макарычу донести мальчишку до вокзала, а потом вместе с дежурным по вокзалу, со сторожем, с кассиршей раздевать его, оттирать снегом скрюченные пальцы, побелевшие щеки, ледяные ступни ног… Под утро с помощью старого стрелочника Макарыч доставил обмороженного к себе домой и более месяца выхаживал: вызывал врачей, приносил лекарства, даже кормил с ложечки.
Бездомный мальчонка Митька Ветерок привязался к одинокому, немного чудаковатому телеграфисту и остался на жительство в его старом домике у реки. Долгими осенними вечерами, когда, бывало, сидели они в скромной горнице у открытой печи, в которой легко трепетало пламя, Митька рассказывал о своем бродяжьем детстве, о том, как, прослышав про теплый черноморский берег, решился отправиться в дальний путь, но на тормозной площадке товарного вагона едва не замерз насмерть, соскользнул на полном ходу поезда со ступенек и скатился в кювег… Снилось ему, будто очутился он в тихом и теплом доме, и какие-то добрые :поди пытались его отогреть… Прошло еще много дней, пока он понял и поверил, что и тихий дом, и добрый человек, подносивший ему горячее молоко в жестяной кружке, не сон - правда.
Митька любил лошадей. Где и когда проникся он той беспокойной страстью? В летнюю пору за рекой ребята из соседнего села Мало-Рязанцево пасли но ночам небольшой табунок. Вот он и подружился с теми ребятами. Они разрешили ему чистить, купать коней в озере, даже иной раз проехаться верхом на усталой от сельских трудов лошадке. Для него это были счастливейшие минуты!