Кровь остановилась, а струйка засохла на лице неприятно стянув под собой кожу.
Ничего, долго он меня не продержит. Зачем я ему? Я же не виноват. И трогать меня нельзя. Я сын наместника! Иван Белобородый. А если он не знает, кто я? Ведь есть такие дремучие крестьяне, что барина в глаза не знают. Вот оно что! Он не знает, кто я. А ну-ка…
Иван задвигался подобно змее и повалился с коня вновь.
- Как бы тебя так шибануть, чтоб не прибить сразу… - сказал Степан и занес над Иваном рукоять, но тот бревном покатился в бок, кое-как зацепившись тряпьем, что закрывало рот, об корягу.
- Стоять, собака! – сказал Рябой Иван и сплюнул остатки ветоши.
- Чего?!
- Я сын наместника! Иван Белобородый перед тобой. Развяжи меня, выведи из лесу и тогда умрешь быстро!
- Уверен, что умру быстро. Я-то долго жить намерен. И тебе не стоит уповать на это.
- Чего-о-огх… - Иван получил тряпье обратно в рот, а затем обухом по темечку.
Разум Ивана плыл по темным волнам неизвестного. Это не больно, это не хорошо, это – никак. Вот так, благодаря легкому тычку обухом он выпал из тела и попал неизвестно куда. Но тело не пропало окончательно. Оно иногда возвращалось, но становилось будто бы меньше. Словно, он снова оказался ребенком. Нечто подобное он ощущал, когда плавал в озере посреди березовой рощи у летнего поместья отца. Тончайшие бело-черные иглы держали чистое, голубе небо над головой и иногда пропускали стайки перелетных птиц. Зеленые локоны тянулись к воде и тихонько пили – так ему казалось. Однажды он выбрался ночью на это самое озеро. Когда он лег на спину и отплыл от берега – дыхание не сбилось, не замерло. Дыхание устремилось в черную ткань, усыпанную мириадами золотых монет и драгоценных камней. Березы, казалось, вместе с ним смотрели в небо – держать такую красоту они больше не могли и с чистой душой отпустили небосвод в ночь. Иван спокойно плыл. От одного берега озера до другого. Иногда он вспоминал себя среди этого озера, когда сидел среди шумной толпы, или меж прекрасных див, что получили от него по золотому за воплощение всех желаний. Ничто не дало ему такого чувства спокойной радости и блаженства. Ничего до той ночи на озере и ничего после. Как он ни пытался – ничего. И вот впервые, получив по голове, он ощутил нечто похожее. Спокойная и обволакивающая тьма. Так тихо кругом. Даже мыслей не слышно. И звезды пропали. Сначала разлетелись во все концы, закружились вихрем, скрылись одна за другой, а затем пропали. Ну хоть спокойно, думал Иван. Хоть тут спокойно…
И было спокойно ему пока Степан не бросил его на пол единственной уцелевшей хижины. Рябой Иван очнулся и заскулил. Пока вокруг было темно, голова не болела, а тут началось: боль в затылке, пробивающая до самого лба, онемевшая шея, что-то постукивало в виске и за левым глазом. Еще эта кожа стянутая от запекшейся крови. Руки ломило в плечах, а кисти горели огнем там, где натер кнут. Еще и нос зачесался от пепла, что окутывал внутренности хижины.
Степан вытащил тряпье изо рта Ивана и усадил к стене. От любого движения в хижине пепел вздымался к потолку и очень долго оседал. Иван уткнулся в свой широкий воротник, но все-равно прокашлялся.
- Тяжело дышать, а? – спросил Степан. – Это все от мертвых тут... Здесь много наших сгорело. И в этой хижине нет. А вон в том домишке десяток лесорубов заперли и сожгли. Знаешь, кто?
Иван притворился, что все еще не может прийти в себя, а сам припоминал нет ли в этом его вины. Вроде нет. Но лучше молчать.
- Это, считай, месяца три назад было. Точно, три. Разбойники повадились ходить. Лесорубы отца твоего просили мечников прислать, чтобы разбойников выгнать из лесу. Мечники пришли, но поздно. Сосчитали тела и отправились обратно. А разбойники по сей день где-то ходят.
- Так это все из-за моего отца? Ты зол на него, а мстишь мне?
- Твой отец тоже получит свое…
- Слушай, развяжи меня и отпусти, а сам беги в леса, к разбойникам. Это последнее предложение. Я сегодня щедрый.
- Тебе нечего мне предложить.
Алчный, думал Иван. Хочет побольше с отца вытрясти за меня. Ну что же, поглядим, что он скажет, когда отец вышлет отряд опричников. Ух он покричит. Вопить на весь лес будет.
- Улыбаешься? – спросил Степан. – Да ты еще не понял, видать. Ну, это и к лучшему. Меньше нытья и слез.
- Как бы тебе плакать не пришлось!