- Я хочу сказать, что бегство не всегда единственный выход.
- Да? И какой ты видишь иной выход?
- Обещаю, мы переедем осенью, - спокойно ответил нищий.
Виола и не ждала, что он пообещает ради нее сражаться с Урбино и всей его стражей, но, все равно, стало немного горько. За себя - что слишком много от него требует, и за него - что судьба слишком многого ему не додала. А впрочем, горечь эта была несправедлива - ведь он уже сражался со стражей из-за нее, и спас ее честь, а быть может, и жизнь.
- Падуя мне понравилась, город больше и богаче чем этот. Но можно выбрать и другое место, - тем временем продолжил он.
- А Милан? Мы можем вернуться? - с тоской спросила Виола, хотя и заранее знала ответ.
Он покачал головой.
Из города донесся колокольный звон, напоминая о близящемся завершении Великого Поста.
- Гвидо, - сказала Виола, прислушиваясь к звучанию имени.
Муж поднял на нее глаза.
- Сходим к мессе на Пасху?
Привычно помедлив, он пожал плечами:
- Как хочешь...
После ужина он, как обычно уселся за гончарный круг, а утром вдвоем с Виолой они отправились в торговые ряды.
Симонетта встретила их вопросом "И где это вы пропадали?", а улучшив минутку, сообщила Виоле шепотом, что о ней справлялся граф Урбино.
- Знаю, - сдержанно кивнула Виола, благодарная ей за этот шепот.
Они поболтали немного, Симонетта пересказывала последние городские новости и сокрушалась о том, что не знает, каким чудом уплатить поднявшуюся подать. Эти слова вернули мысли Виолы ко вчерашнему разговору с мужем. Задумчивая, она прошлась по рядам, внимательно разглядывая товары и запоминая цены.
Вечером, вернувшись в лачугу, Виола подытожила свои наблюдения и задала появившиеся вопросы.
- Почему наша посуда дешевле, чем у многих?
- Потому что она из необожженной глины, а значит, менее прочная.
- А почему ты ее не обжигаешь?
- Для этого нужна печь. И много дров, - ответил нищий. - Я думал над тем, чтобы устроить печь чуть ниже по реке. Укромное местечко, да и глины поблизости полно. Как потеплеет, можно будет работать прямо там.
Виола кивнула и задала следующий из интересующих ее вопросов:
- Ты можешь лепить что-нибудь не такое грубое и простое?
Он слегка улыбнулся, вопросительно глядя на нее:
- Например?
- Например... - Виола встала и подошла к гончарному кругу. - Ты можешь сделать кувшин, чтобы он был чуть тоньше и выше, чем обычно?
Она наблюдала, как под его руками глиняные стенки вытягиваются и утоньшаются.
- Еще чуть выше, - сказала Виола. - И ручка чтобы была изогнутая. Вот так, - носком деревянного башмака она начертила завитушку на земляном полу.
Когда кувшин был готов, Виола осмотрела его критическим взглядом, сравнивая с образом, сложившимся в ее голове и другими изделиями, стоящими рядом. Среди них он выгодно выделялся изысканной формой, напоминая золотые и серебряные кувшины, какими Виола пользовалась в Милане.
- Такие изделия надо обжигать, - сказал нищий. - Тем, кто позажиточнее и любит подражать богачам, товар нужен более прочный.
Виолу покоробила фраза "подражать богачам", но она поняла, что суть он ухватил и передал верно.
- А еще он просто красивый, - сказала она с удовлетворением автора - ведь, в какой-то мере, этот кувшин был и ее творением тоже.
- Я хотел сказать тебе...- он привычно помедлил. - Ты не против, если мы одолжим полдуката Симонетте?
Виола кивнула. Она тоже подумала об этом утром, но пришла к выводу, что пусть лучше деньги останутся в доме - кто знает, что может случиться? А сейчас, услышав его слова, Виола задумалась о другом - нравится ли ему Симонетта или он просто добр по натуре, как был добр к самой Виоле.
Утро Пасхального Воскресения разбудило Виолу благовестом. Она умылась, тщательно причесалась и надела более новое из двух своих платьев, собираясь к мессе. Нищего в лачуге не было, но вскоре он вернулся с вязанкой хвороста.
- Пора собираться к мессе, - сказала Виола, положив перед ним новую сложенную рубашку.
В его взгляде мелькнуло удивление. Виоле казалось, что он не мог не догадаться, чем она занята вечерами, но сейчас ей пришла в голову мысль, что, возможно, он посчитал, что она шила для себя.
Она ждала слов благодарности, и с удовлетворением заметила, что не только ей трудно их произнести.
- Переоденься, эту нужно постирать, - сказала она, избавляя его от необходимости что-либо говорить.
Пока он снимал с себя одну рубаху и надевал вторую, Виола рассматривала широкую линию плеч, спину и грудь, отмеченные несколькими глубокими шрамами, уже знакомый рубец на боку, длинной рваной полосой спускавшийся к узкой талии, красивые линии мышц на руках. Их взгляды встретились, и Виола не отвела глаз. В конце концов, он - мой муж, подумала она, протягивая руку, чтобы забрать старую рубашку. Но его глаза вдруг полыхнули таким огнем, что Виола невольно смутилась и опустила ресницы.
Они шли на мессу вдвоем, впервые. Обычно нищий тащил тележку, а Виола шла чуть впереди, с трудом удерживаясь от того, чтобы не унестись еще дальше, вперед - слишком она была порывиста и молода, к тому же все еще смущалась, когда ее видели рядом с тележкой. Она смутно подозревала, что об этой ее слабости он догадывается, как и о многом другом, и всегда сопровождает ее не только из стремления защитить, но и облегчить для нее этот стыд, это смущение. Сейчас же они вынужденно шли рядом, и Виоле приходилось приноравливаться к его шагу.
Она уже успела понять, что то, что поначалу она принимала за неловкость и неуклюжесть, на самом деле было продуманной системой передвижения, позволявшей сохранять равновесие и двигаться с максимальным удобством для его состояния. Виола ловила на себе косые взгляды прохожих и думала о том, какую странную пару они составляют со стороны. Еще более странную пару, должно быть, они составляли в день венчания, когда она, помимо природной красоты, была разодета в парчу и украшена драгоценностями.
Неприятным сюрпризом стало для Виолы то, что чернь слушала мессу за пределами церкви - места внутри предназначались, в первую очередь для знати и священнослужителей, затем рассаживались горожане побогаче. Покопавшись в памяти, Виола вспомнила - так было и в Милане, выходя из собора, отец всегда повелевал раздать милостыню поджидавшим простолюдинам.
Опустившись на колени прямо на вымощенную булыжниками площадь, Виола в который раз недоумевающе вопросила Всевышнего - как получается, что одни рождаются богатыми и красивыми, а у других судьба отнимает последнее? От чего зависит выбор и кем он совершается? Разве, родись ее муж благородным, или хотя бы, останься он здоров, это причинило бы кому-нибудь вред?
Она искоса взглянула на его профиль, на замкнутое, ничего не выражающее лицо с длинными полуопущенными ресницами. Он предпочел бы остаться в лачуге, заняться работой или отоспаться лишний часок, но вместо этого пришел сюда с ней, потому что она попросила об этом. Почему он так поступил? Почему для него естественным было то, что давалось ей с трудом - доброта, терпение, сострадание?
Привычно шепча слова молитвы, Виола поблагодарила Господа за то, что исполнил ее мольбу, и муж невредимым вернулся из Падуи. Она понимала, что тем самым признает, что смирилась со своей участью, и просила Бога лишь оградить их от дальнейших невзгод, обещая впредь не восставать против Его воли. "В богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, в печали и в радости" вспомнились ей слова брачного обета и подумалось, что бедности, болезни и печали они познали уже достаточно.
Может, все дело в том, что она никогда не воспринимала свои брачные обеты сердцем, почитая их лишь как священные узы и обязательства чести? Но что еще ей было делать, ведь она вступила в брак против своей воли. Хотя, сейчас это уже не важно. По каким бы причинам не состоялся ее брак, сейчас он был единственной реальностью, реальностью, которая останется с ней "пока смерть не разлучит нас". В этой реальности их двое, и если муж, как может, пытается облегчить для нее непривычную жизнь простолюдинки, то и она должна постараться облегчить ему жизнь, а не отягощать, ради него и ради себя.