— Будешь продавать, за сколько дадут.
Потом он показал ей, где и как хранятся запасы продовольствия:
— Тебе одной должно хватить этого на месяц или около того.
— Куда ты уходишь? — спросила Виола.
— Работать. Меня не будет несколько месяцев.
— А как же подати?
— Воду, дрова, кров и подушную подать я оплатил, так что тебя никто не тронет.
— Но ты говорил, не хватает пяти дукатов.
— Трех. Это подушная подать за меня. Я с ней разберусь. Тебе нужно делать все в точности так, как я сказал. Поняла?
— Да, — кивнула Виола.
— Завтра пойдешь со мной еще раз.
— Нет! — быстро среагировала она. — Я поняла все. И запомнила.
Нищий внимательно, испытывающе посмотрел на нее, и Виола вспыхнула, подумав, что он, наверное, вспоминает плачевную судьбу, постигшую указания, что он дал ей в прошлый раз. Или хуже того, догадывается, почему она так не хочет идти в город.
— Не нужно. Я все запомнила, — твердо повторила она.
Нищий опять работал почти до рассвета и, измученная неумолкающим скрипом гончарного колеса, Виола уснула лишь под утро. К вечеру, переделав уже ставшие привычными обязанности, она ждала возвращения нищего, однако похлебка подгорела, а он так и не появился.
Не следующее утро тележку с горшками прикатил чумазый оборванный мальчуган лет семи.
— Ты — жена Гвидо? — спросил мальчишка, стряхивая снег с давно нечесаных волос.
Виола слегка помедлила в замешательстве, потом кивнула.
— Держи. Он велел отвезти это тебе.
— А где он сам?
Утром, заглянув в запасы еды, Виола обратила внимание, что нищий ничего не взял с собой в дорогу. Теперь вернулась еще и тележка.
— Стражники забрали на каменоломни.
— Куда?
— На каменоломни, — снисходительно и нетерпеливо пояснил мальчишка. — Ты, что, не знаешь, всех, кто не платит подати, забирают на графские каменоломни, отрабатывать.
Так вот куда он собирался, подумала Виола, снова начиная злиться — на нищего, что ушел, не сказав куда, на себя, что все никак не может выкинуть из головы герцогский титул и непомерную гордыню. Если честь и гордость — все, что у нее осталось, что она не уступила даже Неаполитанскому королю, что оказалось ей дороже собственного благополучия и отцовского спокойствия, то сейчас ее честь требовала, чтобы она вернула долг человеку, который приходится ей мужем. А гордости придется помолчать — ведь если бы не она, Виола не была бы связана узами брака с этим человеком, ему не пришлось бы платить за нее подати и заботиться о ее пропитании.
— Постой! — окликнула она мальчугана. — Где находятся эти каменоломни?
— За городом, — мальчик неопределенно махнул рукой куда–то на восток. — Но тебя туда не пустят. Туда никого не пускают, — и, поморщившись, добавил. — Гиблое место.
Виола задумалась. Три дуката. Нищий говорил, чтобы заработать пять, ему пришлось бы трудиться до Пасхи. А чтобы заработать три? Девушка нахмурилась.
Она отложила решение вопроса «что делать» до следующего дня, возможно потому, что слишком хорошо знала ответ, и он ее не радовал. Но и неумолкающее беспокойство, разъедавшее душу весь день, было не лучше.
Утром она поглубже закуталась в плащ и двинулась с тележкой в город. Дребезжание тележки казалось Виоле более громким, чем трубы Апокалипсиса. Вспотевшая от усилий, напряжения и стыда Виола, наконец, добралась до ряда горшечников.
Дальше начиналось самое тяжелое и унизительное. Она не умела зазывать покупателей, не знала цен, и понятия не имела о том, для чего предназначены та или другая миска или горшок. Те немногие покупатели, что доходили до нее, после общения недоуменно хмыкнув, поворачивались спиной.
Появление Виолы не прошло незамеченным среди торговцев. Молодая жена горшечника, торговавшего по соседству, ревниво приглядевшись к Виоле, старательно прятавшейся за капюшон, заявила во всеуслышание:
— То же мне, красотка. Знаем мы, как такие красавицы выходят замуж за колченогих — небось, взял нагулявшую, с приплодом.
Виола вспыхнула. Да уж, такое замужество не могло ей присниться в самом страшном сне. Но больше всего в этой фразе ее резануло слово «колченогий». Виола и сама иногда называла нищего так, но слышать это от других было неприятно.
— Не суди всех по себе, Лучия, — неожиданно ответила горбоносая худая женщина средних лет, чьи миски и горшки располагались совсем рядом с Виолой.
— Чего это по себе? Я как раз честная женщина, это все знают! И муж у меня добропорядочный, а не какой–нибудь оборванец! — уперла руки в бока молодая горшечница.
— То–то я замечаю, что твой добропорядочный, как выпьет, так тебя, честную, и поколачивает, — со смехом ответила женщина и, повернувшись к Виоле, сказала: — Не бери в голову, что дураки мелят. Хороший у тебя муж. Он просил меня за тобой приглядеть. Я — Симонетта. А тебя как звать?