Началась новая жизнь - жизнь поэта и мизантропа, жизнь, достойная гения. По утрам граф влекся в поля. Там на тучных лугах паслись его хрюшки и козочки. Сверкало солнышко, ласково пиликали кузнечики, прело пахло сеном, силосом, кормовыми бобами, витаминной мукой... Надоив ведерко козьего молока, Дебош возвращался на берег моря, туда, где у кромки прибоя стоял рассохшийся старый рояль, прибитый некогда к берегу волнами во время жестокой бури. Граф садился за рояль и, захлестываемый волнами, неистребимо наигрывал рапсодии. Матросы с проходящих судов, заслыша звуки рояля, в испуге обкладывались крестами и шептали благоговейно: "Ишь, как томятся души грешников!" Потом бывший граф брал мотыгу и вспучивал участок под таро. Выгонял из загона животину, а после садился на пенек писать поэзы. Так неторопливо проходил пасторальный день. Ввечеру, исполнив ритуальный танец благодарения за приятный день, граф выдергивал из носков еще одну нитку: носки служили календарем. По ночам он вспоминал нежную Глорию и, жестоко сморкаясь и давясь рыданиями, вновь плыл среди рифов сомнения к письменному столу. И опять возникали стихи под верещание цикад, под шум прибоя, под легкое потрескивание самодельного светильника - плошки с ворванью. "Вдохновение! - думал Дебош, окропляя слезами травяное бубу. - О! Ты не приходишь в аристократические салоны с бельведерами! Ты приходишь под шум моря в соленых брызгах, как пенорожденная Афродита...". Тут его мысли принимали нежелательный оборот. Он почему-то начинал думать о белом теле Афродиты. Тело было таким прекрасным, мягким, гладким, с такими волнующими выпуклостями, с такой... Дебош вскакивал, бежал к морю, окунался в холодные волны, потом возвращался к столу и начинал творить. В моей душе живет любовь. Она кипит, волнуя кровь. И не истлеет и в гробу Под ветхим травяным бубу! * * * Однажды, когда Дебош в лирическом экстазе бился головой о пальмовый ствол, ему на голову упал кокосовый орех. С тех пор Дебош обходил пальмы стороной, а Проклятый Орех стал для него воплощением мирового Зла. Дебош упивался потенцией уничтожить подлый овощ в любое время дня и ночи. Дабы кокос полнее осознал свое ничтожество, граф регулярно пинал его ногой. Я в силах уничтожить Зло. Таков поэт! И знайте, други: Бить Зло - поэта ремесло, И в том поэзии заслуги! Думая о Проклятом Кокосе, Дебош неожиданно пришел к неприятному выводу: если уничтожить орех, на свете исчезнет не только зло, но и добро. Ибо, не зная, что есть Зло, кто поймет, где Добро? Дебош взопрел от такого поразительного открытия. Он немедленно кинулся к столу и стал покрывать высушенные листья письменами. Высушенные листья часто служили ему для черновиков. Но тут налетел с моря шквал и вместе с частью шалаша унес и начало гениальной поэмы. Дебош мрачно поразмыслил и понял, что лучше всего сразу писать набело. Причем не на листьях. Надрываясь, он притащил с горы огромный камень и стал высекать стихи на граните.
Вот сижу я весь в тоске. Дней как ниток на носке. Весь покрытый любовью сижу. Смело в дали морские гляжу. * * * Явилось Дебошу привидение. Испугался Дебош, а оно и говорит: - Не бойся! Это я, твоей Глории тень! Пойдем со мной, вернее, полетим. И будет радость, радость без конца! Размяк Дебош. Прорезались и затрепыхались крылышки под травяным бубу. Забрался он на шалаш сверху, чтоб прянуть в небеса, но ветхим был шалаш. Провалился Дебош, расшибся, зато стих сложил: Вот лежу один я здесь. Ай-яй-яй - расшибся весь! Что я есть? Лишь плоть гнилая. Телесам не надо рая! * * * В другую ночь опять не спалось Дебошу. Встал он и начал высекать стих на камушке, подобранном на берегу. Вдруг сверху завозилось что-то, шалаш прогнулся. Похолодев, Дебош забрался на стол и выглянул в дыру. На крыше торчала Афродита. Голая, прекрасная. И разбирала ветхую дранку. Моргнул Дебош - ан, не Афродита это, а черная ведьма Эмпуза! Дебош набрал в грудь воздуху и сказал гекзаметром: - О злоковарная ведьма, доколе ты будешь зубами своими терзать пенаты родные мои? Слезу, ей-богу, с Олимпу, и крепкосильной десницей своея... - Ась? - спросила ведьма. - Ты об чем, родимец? Я тебя нынче кушать буду. - Ка-ак? - возопил пиита. - Нету такого закона! И сказал стихом: - Ты питаться мной не моги! Потому как закона нет, От меня в лесотундру беги! Оэстэчу тебя! Я - поэт! Ведьма дернулась и попыталась зажать уши. Дебош напрягся: - О зловредная старуха, Кровопивнейшая муха! Зачем ты мучаешь меня? Тобой не буду съеден я! Карга охнула и скатилась на землю. Дебош закричал пуще: - Уйди, беззубая, твои противны ласки! - Ась?? Батюшка, да какие ж ты срамные слова глаголешь! Да как у тебя язык не отсох! Я беспорочно сорок лет с мужем прожила!.. - старушка судорожно зашарила вокруг в поисках клюки. - Ужо тебе, забвенья демон! Мои стихи тебя переживут!! - победоносно взвыл Дебош. Старушка с жалобными воплями заметалась туда-сюда, наконец помчалась прочь, то и дело налетая на пальмовые стволы, охая и непотребно ругаясь. А граф немедля сел за сочинение ироической поэмы в шестнадцать тысяч строф под названием "Дебошиада". Когда лучи утреннего солнца проникли в хижину и осветили стол, на нем обнаружилась не только гора булыжников, исцарапанных письменами, но и огромное количество дохлых мух, что свидетельствовало об убойной силе стихов гения. Кстати говоря, насекомые оказались тонкими ценителями поэтического слова. Они постоянно клубились над пиитой и внимали ему, затаив жужжание. Стоило графу прикрутить дурацкую рифму, как они тучей налетали на него и язвили пиитический зад. Ох и гудела же задница Пиндара! Иногда после обеда граф присаживался к лире, стоявшей в углу. Струны лиры совершенно проржавели и были завязаны узелками. Граф водружал на свои кудри пропыленный лавровый венок с ощипанным боком (Дебош употреблял лавр для супу). Рука касалась трепетных струн. Начинал скрыпеть мотив. Слонявшиеся в кущах аполлоны, марсии, орфеи и аэды подкрадывались к хижине и, замирая от наслаждения, внимали пиите. Правда, то Аполлон, то Марсий, то Орфей вдруг превращались в крутобедрую Афродиту с огромным бюстом и неохватным задом. Но Дебош, мужественно закрыв глаза, завывал: У, моя несравненная Глория! Тобою одержана виктория! Афродита меня прельщала, Прелестями всяко улещала, Но я не поддался, Твоим навеки остался! А как-то раз попал Дебош прямо на небеси и видит - сидит во облаце Господь Бог и ест вареники. И говорит ему Бог человеческим голосом: "Угоден ты, графе, пред очами моими! Подсаживайся и вкуси вареников!" Подсел граф, вкусил вареников, и обуяла его гордыня. Сошел он на землю и, не ведая, что творит, принялся тесто месить для вареников. А еще Дебош вылепил из глины вареник (отдаленно напоминавший почему-то фигуру все той же Афродиты), соорудил алтарь и стал молиться кумиру. Осерчал Господь и наказал графа: прилип он к тесту, оторваться не может. "Изыди, проклятое!" - закричал Дебош. А тесто циничное не исходит, засасывает графа, как обывательское болото, топит. И взмолился тогда Дебош: "Господи Боже, гордыней страдать негоже! Избави меня от теста!" Услышал Господь молитву сиротскую и отправил тесто в геенну огненную. Дебош же полтора месяца постился, и до того отощал, что и на ногах еле стоял. Тут выскочил черт-искуситель и возопил, улещая: - Воззрись, отрок! Се аз сосиска! Воззрился граф: и впрямь сосиска! - Грякни песнь во славу сатанинскую - сосиску дам! Дебош подумал, вспомнил Глорию, и насупился: - Нет, господин бес, это грех тяжкий - сатане петь. А Господь меня от теста зверообразного избавил! Но бес не испугался, а продолжал графа искушать. Посредством большого магнита оказались они на горе Араратской. И сказал черт графу: - Если сейчас Сатане поклонишься - все царства мира под твою руку лягут, и цари служить тебе будут, а генералы будут на посылках! - Э-э... Все царства? - тут Дебош вздрогнул. - Значит, и Глория тоже? - И Глория, господин граф, а как же! - немедля подхватил искуситель. - Глория! У! Лепотная! Медовая! Прянишная! Дрогнуло сердце пиитическое. Взял граф лиру и уже рот открыл, чтоб осанну воспеть силе сатанинской, но тут из облака выпал вареник и графу прямо в рот попал. Граф прожевал, проглотил, да как закричит: - А, искушать? Так вот же тебе, поганый: "Пою Господню славу вечну, пою вселенну бесконечну! Слава Создателю, слава! Вразумил ты меня, Боже правый!" И сгинул черт бесследно. А Дебош спустился на землю по воздусям. * * * Вот однажды стоял он на берегу и пел: "Покинь, Купидо, стрелы, уже мы все не целы!" - как налетел шквал и унес певца в море. Граф за рояль успел уцепиться. Так и плывут. Вдруг из пучины всплыл древний бог Посейднепр, всплакнул и сказал: "Топил, эфто, корабли раньше... И теперь буду!".