Возвращение тоже было черной ночью. Если бы Йанник выпустил палочку из рук в этот момент, ему ничего другого не осталось бы, как умереть от отчаяния, словно слепому, оставшемуся в одиночестве в незнакомом месте. Вот почему он крепко держал палочку в руке.
Сколько времени шел он так в потемках, он не мог бы сказать.
Наконец ему показалось, что тьма стала рассеиваться. Но это еще не был день. И даже не предрассветные сумерки; это все еще была серая мгла, но глаза уже начинали потихоньку в ней что-то различать. По канавам вдоль обочин он признал дорогу в Кербельвен и увидел, что он уже недалеко от поместья. И действительно, скоро он ступил на аллею. Под каштаном он увидел свет, и, залитый сиянием, перед ним оказался его крестный на том самом месте, где оставил его Йанник.
— Ну что, мой крестник, — заговорил священник, — вот ты и вернулся, живой и здоровый, как кажется.
— Да, это так, крестный.
— Ты запомнил то, что ты видел, и сможешь рассказать мне подробности?
— Точь-в-точь, крестный.
— Так начинай же. А я буду объяснять все шаг за шагом.
— Сначала, крестный, я должен был пройти через овраг, где были только колючие кустарники и терновник.
— Это первая дорога в рай, мое дитя.
— Затем я видел две горы, которые бились друг с другом.
— Это люди, недовольные своей участью и ревнующие к участи другого. Они разбиваются сами, стремясь разбить другого. Потом?
— Потом я оказался перед красным туманом, он был как кровавое дыхание волн разъяренного моря.
— Волны — это люди, женатые неудачно или которых женили против их воли. Они все время кусают друг друга, пока не перегрызутся до смерти. Дальше?
— Дальше я увидел тучных коров, которые находили удовольствие там, где нечего было есть.
— Это были люди, смиренно принимающие все, что бы ни случилось; даже полную нищету они переносят, не сетуя на божественное провидение.
— После этого я пришел на луг, где истощенные коровы умирали от голода, стоя по брюхо в сочной траве.
— Это скряги, мой мальчик, те, кому хотелось бы весь мир собрать в одну яичную скорлупу. Они не насытятся, пока остается хоть самая малость, которая им не принадлежит.
— Я вошел под сень огромного леса. Птицы, черные или серые, кружили над деревьями, но не могли сесть на ветви.
— Это те, кто присутствовал на мессе телом, а не душой. Они молились губами, а мысли их были далеко. Бормотали «Господи, помилуй», а сами думали: «Дали ли корму поросенку?», «Положила ли служанка сало в суп?» Их дух без конца порхает и не может задержаться на одном самом важном занятии — на спасении.
— Когда я углубился в лес дальше, я встретил тучи белых птиц. Они сидели на белых ветвях и чудесно пели.
— Это те, кто не заслужил рая, но чист и не нуждается в очищении. Они несут сладостное покаяние между небом и землей.
— Я подошел к подножию горы. Там была лужайка с травой, нежнее бархата. Легкий ветерок проносился над ней и нес с собою сладкий запах. Потом какие-то голоса начали петь так красиво, но печально. Никогда я не слышал такого чистого и грустного пения.
— Эта мягкая лужайка, крестник, нежная плоть младенцев, умерших без крещения. Сладкий запах — это аромат крещения, который ждет их в день Страшного суда. Они поют так чудесно, потому что петь их учат издалека ангелы. Но голоса их печальны, потому что они сожалеют о том, что потеряли своих матерей, но не нашли Бога.
— Когда я поднялся на вершину горы, обернувшись, я увидел толпу детей моего возраста, которые тоже пытались, как я, одолеть гору, но это им не удавалось. Признаюсь, это ранило мое сердце, крестный.
— Это мальчики, умершие до своего первого причастия. Они смогут взойти на гору, когда Иисус Христос хлопнет трижды в ладоши, чтобы призвать их к себе.
— На другой стороне Менеза, крестный, была часовня. У алтаря стоял священник. Он спросил, не помогу ли я ему отслужить мессу. Но как только я сказал «да», он исчез.
— Этот священник, дитя мое, это я. Все остальные между нами, это те, кто совершил какой-то проступок, который нужно искупить; они ждут перед ступенями алтаря, чтобы мальчик из хора, помогавший во время службы при их жизни, сделал то же самое и теперь, когда они мертвы.
— И потом я пришел на перекресток трех дорог, которые, как казалось, шли в одном направлении. Я испугался двух мужчин, закрывавших проход косами, скрещенными над ним.
— Это три дороги в рай — из чистилища и из ада. Два человека, охраняющие их, — два дьявола.
Они стараются устрашить проходящих людей, чтобы овладеть ими.
— А потом я увидел замок, казалось, он весь был в огне.
— Это ад, крестник.
— А потом — другой замок, но этот был прекрасный, такой красивый, такой красивый, что слепил глаза. Нет слов, чтобы описать его великолепие.
— Я верю тебе, крестник. Этот замок — рай. Ты прошел только преддверие. Но скажи мне, что ты там приметил?
— Я запомнил комнату, где пели птицы.
— Это ангелы, которые должны приветствовать входящих. А потом?
— Потом, в следующей комнате, я увидел четыре кресла, на которых лежали четыре пояса и четыре короны.
— Эти кресла ждут первых четверых, кто умрет безгрешным и чистым. Потом?
— А потом, в третьей комнате, я увидел два других кресла. Одно было пустым, в другом сидел священник...
— Да, мой мальчик, и этот священник, лицо которого было в тени, — тот же, что был в часовне, это твой крестный, который благодарит тебя за то, что ты сделал для него, и который, чтобы вознаградить тебя, объявляет тебе, что через шесть месяцев ты займешь место рядом с ним в пустом кресле. Теперь же верни мне палочку, Йанник, а вместо нее возьми эту книгу. Все ее страницы чистые. Ты будешь заполнять их своей рукой по одному листу в день. Когда заполнится последний лист, наступит твой час.
— А что я скажу своим родителям, когда я их увижу? Они, должно быть, были сильно обеспокоены моим отсутствием, хотя я и не знаю, сколько времени оно продолжалось.
— Оно продолжалось двадцать лет, крестник. Ты найдешь своих родителей сильно постаревшими. Но не тревожься ни о чем. Они ни о чем не станут спрашивать. В день, когда ты ушел, твой ангел-хранитель заменил тебя в доме. Ни отец, ни мать даже не подозревают о том, что произошло.
На этом священник и его крестник расстались до встречи в раю через шесть месяцев.
И только тогда Йанник, который теперь уже был достаточно взрослым, чтобы его называли Йанном, заметил, что солнце стояло высоко в небе. И он поспешил к дому. А теперь, если позволите, я тоже потороплюсь к себе домой.