— Я, дядя, смотрел на землю и нашел кусок мягкого липового дерева. Подержал его в руке, поглядел, а потом начал резать.
— Да ведь матерь божья тебе не являлась? — улыбнулся дядя.
— Она мне не являлась, я ее видел в алтаре костела в Шафлярах, когда мы с покойной матерью там были. Вот она мне и вспомнилась. Хотел бы я сделать такой алтарь! Если б мягкого дерева было вдоволь, я бы сделал. В середине поставил бы матерь божью с младенцем на руках и с тоненьким обручиком над головой. Вокруг бы звезды сделал, а под ногами шар, а на нем змея и яблоко — все, как я видел в Шафлярах. Змей, кажется, яблоко в пасти держал. Эх, какой был бы алтарь!
— Так, так… — задумчиво протянул старик Нендза.
— А потом мне хотелось бы вырезать еще что-нибудь, — продолжал Войтек. — Я бы сделал горы высокие-высокие, а по ним козы прыгают, над ними орел летает, а крестный, Саблик, медведя иль кабана убивает.
— Да, хорошо бы… — ответил старик.
— Вот так бы оно и было, дядя, правду говорю.
— Господь бог каждое свое творение каким-нибудь даром наделил. У кабана клыки есть, а мужик на всякую работу способен. Был у меня когда-то замечательный нож, пастушеский, и не мог я на него надивиться. Ручка была украшена кольцами из меди, кости, рога, даже серебра, а сверху медная заклепка… Да все так затейливо сделано, что я, когда пас овец, не раз себе голову ломал, какой же это человек его смастерить мог… А еще видел я где-то чупагу. С одной стороны на ней был сделан костер, а вокруг него люди на коленях огню молятся. А с другой стороны — солнце, месяц и звезды, а на обухе — как будто человек, молния в одной руке, в другой — шар. Старые люди сказывали — мы ведь не раз в шалаше этой чупаге дивились, — что это бог и что он держит землю. А хозяин чупаги, Сташек Вирдзинник, говорил, что нашел ее где-то в болоте в Марушине. Да-а…
— Эх, как бы я хотел ее увидеть, дядя! — сказал Войтек.
— Нож-то, может, воткнули в какую-нибудь щель в стене, он там и сто лет проторчит, пока его найдут. А чупага — не знаю где. Она была Станислава Вирдзинника. Может, положили ее к нему в гроб, а может, потерялась. Вирдзинник-то уж лет сорок тому как умер.
— О чем это вы говорите с дядей? — спросила старуха Нендзова.
— Я ему рассказывал про тот пастушеский нож, который ты у меня видела, да про Вирдзинникову чупагу.
Осенний день быстро клонился к закату. Вдали на луг вышел пастись олень. Его хорошо было видно.
— Где-то теперь Яносик? — вздохнула Кристка.
— Правда, где он теперь? — подхватила Ядвига.
— Боюсь я за него! — сказала старуха Нендзова, но старик ответил:
— Яносик разбойничье ремесло знает. Нечего такими мыслями себя растравлять, ни к чему это.
— Знаете, дядя, — сказала Ядвига, — я никак не пойму, зачем это он с такой уймой народа за Татры пошел?
— А ты знаешь ли, девушка, зачем у оленя рога выросли? Пути господни неисповедимы, я его благодарить должен, что такого сына дал. Да, я его за это не корить буду, а благодарить! С господом богом спорить не приходится… Эге, никак дождь будет.
— С юго-запада тянет, с Оравы, — заметила старуха.
— Яносику удача должна быть, — добавил старик как бы про себя, — он хочет людей сравнять и не тут, не к Польше, грабить, а далеко. Такого разбойника и бог хранит и люди благословляют. Пойдем, старуха, в избу, холодно! Да и ужин готовить пора. Скоро пастухи придут.
Старики ушли, вместо них пришел работник Мацек со скрипкой и сел около Ядвиги, в которую был влюблен, но на которую и смотреть не смел, так как она была богата, а он был батрак да еще очень молод.
— Мацек, о чем ты думаешь, когда играешь? — спросил Войтек, повторяя вопрос дяди.
— А о чем мне думать? Играю, да и все тут! — ответил Мацек.
— А крестный, Саблик, наверно, когда играет, о прежних временах думает.
— А Кшись о корчме, — засмеялась Кристка.
— Я играю так, как слышал от людей, — сказал Мацек. — Только больше люблю играть вечером, днем не то…
— Ведь и лес вечером лучше шумит, — отозвалась Ядвига.
— Правда, когда такая тишина, как сегодня, тогда, скажу тебе, Войтек, скрипка словно сама играет. Как будто кто-то за тебя водит смычком.
— А ведь кто-нибудь, наверно, песни придумывал? Ведь не сами же они родились, — заметил Войтек.
— Это верно. Наверное, был такой человек.
— И не один! — сказала Кристка. — Ведь есть песни пастушеские, есть разбойничьи, есть охотничьи, есть свадебные, похоронные, солдатские, всякие.
— Разве один человек мог бы столько песен придумать? Никак невозможно, — добавила Ядвига.