— Ага! Знаю! Вспомнил! Я их из корчмы вытолкал! — перебил его Мардула.
Но Кшись сказал:
— Не очень ты их мог выгнать, коли сам лежал под скамьей как дурак! Зато Бартек схватился обеими руками за стойку и стал ее возить по избе вместе со старухой в кресле, которое зацепил невзначай. Липтовцы и убежали.
— Убежали, когда я встал! — настаивал Мардула.
Кшись нехотя качнул головой и ответил:
— Да тогда и бежать уже было некому. Ты, Франек, всегда такой! Если бы ты не стал перед липтовцами силой хвастаться, так мы бы не попали в беду. И они над тобой посмеялись, и в тюрьму мы попали, и кто знает, когда отсюда уйдем.
— Да что же мы такого сделали, чтобы нас не выпускать? — спросил Мардула, пропустив мимо ушей горькую правду, которую выложил ему Кшись.
— Ничего, только под этой кадкой с капустой трое мертвецов оказалось.
Мардула свесил голову на грудь. Затем сказал:
— Гайдуки близко были?
— Ясное дело, близко. Я ведь тебя за работника выдал, а ты за всех платил, да еще нам кричал, чтобы заказывали, что хотим! Хорош батрак, что за хозяина платит! Жид, должно быть, и дал знать, кому надо. Гайдуки подоспели, когда уж мы были пьяны да еще трое убитых лежало. Видно, здорово все мы выпили, когда не помним, как нас сюда приволокли. У меня и сейчас еще голова кружится.
— О господи! — вздохнул Мардула.
— Мы ведь еще и потом пили, пока не пришли гайдуки, и, кажется мне, легли спать на скамьях, — докончил Кшись.
— Так оно, должно быть, и было! — сказал Мардула. — Нас привели или привезли сюда пьяных. А теперь нас повесят либо мы тут заживо сгнием!
— Где же мы? — спросил Кшись.
— Почем я знаю?
Кшись подошел к окну и выглянул за решетку.
— Кажется мне, что мы в замке, в Градке. Я так думаю, потому что видны горы.
— О! О! О! — зарыдал опять Мардула. — Опять в неволе! Отсюда нам уж теперь не выйти! Никогда!
Галайда слушал молча. Вдруг он встал, касаясь головой потолка, и подошел к ближайшей стене. Протянул к ней руки, растопырив огромные пальцы, и пошел вдоль стены, ощупывая ее, как будто он был слепой.
Подошел к окну.
Уставился в него и втянул воздух ноздрями.
Потом снова обошел камеру, ощупывая стены, опять подошел к окну, остановился и опять втянул воздух ноздрями.
— Неволя! — пробормотал он про себя.
— Неволя! — повторил он.
— Неволя! — повторил он третий раз.
Что-то такое задрожало в его голосе, что Кшись и Мардула невольно в тревоге переглянулись.
Грудь Галайды поднималась, губы кривились, в глазах появилось выражение ужаса, граничащего с безумием.
Он уставился на Кшися и Мардулу, — и тем стало жутко от его взгляда.
— Галайда, — сказал Кшись, чтобы нарушить молчание и прогнать страх за Галайду, — ведь тебя еще не вешают.
— Я… я… — забормотал Галайда, — я — в неволе? Да как же это? Не могу… идти… куда хочу… Заперт… в четырех стенах… не могу идти, куда хочу… я… в стенах… я…
— В первый раз сидит, — сочувственно проворчал Кшись, обращаясь к Мардуле.
Галайда положил руки на решетку.
— Эй, — сказал Кшись, — толста, не высадишь.
— Попробуй! Попробуй, Бартек! — крикнул Мардула. — Я тебе помогу!
Галайда сжал пальцами решетку, Мардула тоже. Она даже не дрогнула.
— Все ни к чему! — воскликнул Мардула. — Нет ничего здесь! Даже ножа!
— Все отобрали, покуда мы спали, — отвечал Кшись.
Галайда рванул решетку, жилы надулись у него на висках и на руках, он посинел от натуги. Но решетка не подалась.
— Все ни к чему, — повторил Мардула, — теперь мы у них в руках. Навсегда.
Галайда затряс решетку так сильно и лицо его было так страшно, что Кшись крикнул в испуге:
— Бартек! Оставь! Надорвешься!
Но Галайда словно не слышал: он обезумел от ярости. Сорвав с себя рубашку, он намочил ее, скрутил, продел сквозь брусья решетки, отошел назад и рванул. Рубашка разорвалась, и Галайда отлетел к стене, ударившись о нее спиной так, что стена загудела.
— Господи боже! — прошептал Кшись в страхе при виде этих нечеловеческих усилий.
Галайда взглянул на невредимую решетку окна, на разорванную пополам рубаху, губы его искривились, слезы потекли из глаз, грудь поднималась от частых, прерывистых рыданий. Он плакал, как беспомощный ребенок.
Кшисю стало его жалко.
— Бартек, ну чего ты плачешь? — сказал он, чтобы его утешить, — Рубахи жалко? Да ведь она тебе не нужна, потому что тебя повесят. А как поведут тебя к виселице, так рубаху тебе дадут, не бойся.