— Я не знал, — проговорил Яносик.
— Я сама отнесла его сюда. Здесь лежит наш сын… Ты его никогда не видел.
— Эх, боже! — вздохнул Яносик. — Вот что бывает на свете…
А Веронка рассказывала:
— Каждую весну ходила я сюда… Когда снег таял. На озере еще лед лежал. Ветер поет колыбельные песни моему дитятку: «Баю-бай, маленький»… Стены Герляховской горы — дом его…
— Эх, — сказал Яносик, — лежит он здесь, как орленок в гнезде. Высоко.
— Вот что случилось после той ночи, когда ты говорил мне: «Я беру с тебя мед, как пчела с сирени»…
— А ты мне сказала, что я для тебя — точно лес…
Веронка обвила руками шею Яносика.
— Показала я его тебе — и сердцу легче. И он отца своего теперь узнал. А то ночью приходил меня спрашивать: «Кто мой отец? Откуда? Из Польши?»
Яносик гордо встал на камень, поднял голову и сказал:
— Яносик Нендза Литмановский, разбойничий гетман.
— Иисусе, Мария! — пронзительно вскрикнула Веронка и отступила в страхе.
Но Яносик взял ее за руку и сказал:
— Не бойся. Ты будешь моя, станешь хозяйкой Липтова. Мы будем жить в замке, а здесь я поставлю золотой крест.
— Так это ты разбойничал в Липтове? Из-за тебя лились слезы? Тебя проклинали? За твою голову назначена награда? — восклицала Веронка.
— Никогда я не брал ничего у бедняка. Я брал только там, где было много добра. Я людей равнял. А мне самому не нужно было ничего. Веселый я был! И смелый. Нищий не станет разбойником, это может только мужик! Я любил радовать людей и с ними тягаться: кто лучше? Я этой чупагой прорубил себе путь от Дунайца к Дунаю! Да!
И он поднял чупагу над головой.
— Ты страшен, — сказала Веронка.
— Но славен, могуч и богат!
Веронка опустила голову.
— Как король! — шепнула она с невольным смирением.
— Как король!
Яносик обнял ее за плечи.
— Я вознагражу тебя за погибшую молодость… В золоте, в шелках будешь ходить… Ты всегда была в моем сердце. Я тебе благодарен. Песней своей ты меня словно околдовала, в ней было счастье. Гляди, как хорош свет божий!
Внизу простиралась светлая равнина Спижа, из-за Татр брызнули солнечные лучи, и на черные вершины Герляховской горы набежал золотисто-розовый свет, заиграл в изломах, как гирлянда цветов.
— Ребенок пусть спит, — сказал Яносик, обернувшись назад, к озеру. — Ему здесь хорошо, покойно. Никто не придет к нему, не нарушит покой. Тихо здесь. Горы, как стены, оградили его. Он лежит, как сын королевский в замке. Прощай, Веронка. Я отсюда сбегу прямо вниз — и воловьими тропками через лес…
— Куда же ты идешь?
— Меня война ждет.
— С кем?!
— С панами.
— Яносик! Пропадешь!
— Либо я, либо они. Кому-нибудь из нас надо погибнуть. Если бы враги друг друга боялись, так не было бы и войн. Будь здорова! И жди меня.
Он обнял Веронку, привлек ее к себе, поцеловал и пошел прочь. А когда, бряцая чупагой, скрылся среди скал, Веронка в отчаянии крикнула:
— Яносик!
Но из чащи донеслась уже только его песня:
Веронка стояла среди пустыни. Ей казалось, что она видела сон. По кустам, позолоченным восходящим солнцем, пробегал ветер. Веронка откинула со лба волосы и перекрестила издали Яносика.
— Сгинешь! — прошептала она.
А Яносик спускался вниз, одинокий среди этой пустыни, и думал: «Ну, я теперь знаю, что меня туда тянуло. Суждено мне было увидеть могилу сына. Думал ли я когда-нибудь, что у меня есть сын? А судьба о человеке думает! Небось приведет куда надо. И сам того не знаешь, а ее слушаешься! И что это за голос такой? Он в душе откликается. Власть над миром имеет…»
Сбежал Яносик, как весной горный ручей, к своим товарищам и удивился: вместо троих, лежавших под деревьями, на стоянке он увидел четырех.
— Кто здесь? — крикнул он еще издали.
— Бафия! — отвечали ему.
В их голосах было что-то, встревожившее Яносика; несколькими прыжками он спустился вниз.
— Зачем он пришел?
— Всему конец! — ответил Бафия.
— Как?! — крикнул Яносик.
— Всему конец. Ночью откуда-то пришло императорское войско, Градек заняли.
— А мужики?
— Кто не убит, тот бежал.
Яносик зашатался и прислонился к дереву.
— Все убежали?
— Все, не бежали только те, что убиты или взяты в плен. Их за среднее ребро повесят. А вы где были, разбойничий гетман?!
Взмахнул чупагой Яносик, но удержал ее в воздухе и только глянул в лицо Бафии такими страшными глазами, что Бафия побелел. Одно слово прогремело из уст Яносика: