Вот такие не простые судьбы у моих героев. Их я изучил хорошо. Хотелось бы и вас познакомить с ними. Поверьте, оно того стоит. Ибо мы должны знать этих людей. Должны гордиться ими.
С уважением автор.
Сверхзадача для «Рамзая»
Июль 1940 года выдался жарким. В салоне представительского ЗИСа было душно, не помогали открытые окна. Капитан Михаил Иванов краем глаза следил за сидящим слева, на заднем сиденье полковником Петром Поповым. Полковник то и дело вытирал лоб и шею скомканным носовым платком. По всему чувствовалось, Петр Акимович волновался. Еще бы, они ехали на встречу с предателем майором Михаилом Сироткиным, который к тому же был и однокурсником Попова по академии имени М.В. Фрунзе.
Иванов пытался представить, что в эти минуты переживал его начальник. Он сам всего два месяца назад окончил академию и пришел в Разведывательное управление Генштаба Красной армии. Но чтоб кто-то из его товарищей по факультету мог стать предателем, такого не могло присниться даже в самом жутком сне. А тут все наяву.
Михаила Сироткина, как одного из лучших слушателей, послали на стажировку в Японию. По возвращении в Москву его назначили начальником японского отделения Разведывательного управления. Однако пробыл он на этой должности всего несколько месяцев. В ноябре 1938 года его уволили из армии и арестовали.
Майору Сироткину предъявили тяжелое обвинение, якобы он предал нашего резидента в Токио Рихарда Зорге. Об этом с Лубянки сообщили начальнику Разведывательного управления комдиву Ивану Проскурову. Тот договорился с руководством НКВД об очной ставке с подследственным Сироткиным и послал начальника японского отделения полковника Петра Попова выяснить подробности предательства. Петр Акимович в качестве «секретаря» взял с собой капитана Иванова. Тем более что капитан с первого дня своего прихода в отделение занимался резидентурой «Рамзай».
Словом, Иванов, как модно говорить сегодня, был в теме. Да и самому ему, откровенно говоря, очень хотелось взглянуть в глаза предателю, услышать, что тот скажет в свое оправдание.
Впрочем, очная ставка вышла совсем иной, чем представлял себе капитан. У входа их встретил сержант НКВД. Он подозрительно осмотрел Попова и Иванова с ног до головы и приказал следовать за ним. При этом сержант все время держал руку на кобуре, которая была расстегнута. Создавалось впечатление, что он опасался неожиданного нападения. Но по сумеречному коридору Лубянки шли только они втроем. Стало быть, напасть на сержанта могли только полковник Попов и капитан Иванов.
Камера, куда их привел сержант, оказалась затхлой и мрачной. Под низким потолком поблескивали дневным светом два маленьких, зарешеченных окошка. Иванов разглядел три стола — один перед дверью, два других слева и справа у стен.
Ровно в одиннадцать ввели Сироткина. Следователь прочитал несколько строк из дела, представляя подследственного. Тут же металлическим голосом, уже обращаясь к работникам Разведуправления, он сообщил, что очная ставка продлится полчаса, вопросы задавать только по заранее оговоренной теме, записи вести в отдельной тетради.
НКВДшник взглянул на Иванова и уточнил, что написанное проверит. Дальше он озвучил запреты общего порядка: в камере не курить, не пользоваться зажигалкой и спичками, нельзя пить напитки и горячий чай, вставать с места и кричать. Наконец, после долгой тирады, следователь разрешил задавать вопросы.
— Здравствуй, Сироткин. Узнаешь ли меня? — спросил Попов.
Майор с трудом поднял голову, взглянул на задающего вопрос. Потом закашлялся. Плечи его тряслись, голова опустилась на грудь.
— Извините, — сказал он сквозь кашель. — Я вас не знаю.
— Ну как же? Я Попов Петр Акимович. Помнишь, мы вместе учились в академии.
— Я сейчас ничего не помню… — тяжело дыша, ответил Сироткин. — Плохо себя чувствую. Простудился…
— Скажи, ты предал Зорге? Рихарда Зорге?
— Не знаю… Никакого Рихарда не знаю…
В разговор тут же вмешался следователь. Он нервно обрывает подследственного и наставляет на путь истинный, предлагает подтвердить показания, данные на предварительных допросах.
Попов все-таки пытается хоть что-то узнать от Сироткина.
— Ну что, Сироткин? Предал Зорге, или как?..
Майор молчит, долго исподлобья рассматривает настырного однокурсника, мотает головой, словно упрекает Петра Акимовича: «Эх, Попов, Попов…» Потом выдавливает из себя: