Но вот впереди призывно замахала всеми своими листками трава Былие, что образом своим напоминает человека и растет под дубьем, а Двуглав при виде Веры издал болезненный скрип.
Зеленые зайцы Юркины, всю дорогу путавшиеся в ногах, смирно сели поодаль на задние лапки, сложив передние на пушистых животиках. Почтительно затаили дыхание: вот так дуб! Вот так старец!
Вера низко поклонилась. Дуб кряхтя ответил.
— Ну что, старый? — спросила Вера. — Неможется тебе? Дай погляжу.
Дуб тяжело напрягся и, стеная, осторожно вынул из земли один из своих узловатых корней, протянул Вере. В лицо ей сыро, стыло дохнуло из недр.
Двуглав длинно, скрипуче вздыхал, сотрясаясь всем туловом от жалости к себе, а Вера, прижимаясь к нему лицом, тихо мурлыкала, что всему, мол, свой черед, и надо терпеть старость, как претерпел когда-то, во времена достопамятные, юность, а потом и зрелость. Во всем разлито блаженство: в рождении и росте, цветении и увядании…
Зеленые зайцы покачивались зачарованно в такт ее словам.
Двуглав плаксиво намекнул было, что, чем так маяться, лучше бы уж поскорей… того… под топор, но Вера укоризненно спела ему, что слишком он скрипуч, и от роду таким был, а ведь известное дело: в скрипучем дереве мучится человечья душа, в срубивший такое дерево заставляет ее искать себе нового пристанища, а сам может поплатиться жизнью, не то — быть изувеченным. Зачем же свои беды на другого навлекать? Уж терпи, Двуглав, а боль — она как пришла, так и уйдет, ее Вера с собой унесет…
Мало-помалу полегчало старцу. Вот и листья разгладились, и желуди соком налились. Дуб благодарно повил Веру ветвями, и они немного постояли так, обнявшись, а зеленые зайцы, пострелята, кувыркались у их ног.
Вдруг дождь — Юркин дружок, пересмешник, бродяга — засверкал в вышине и обрушился на поляну рядом с Верой!
— А, это ты, — кивнула ему Вера. — Где тебя носило, скажи на милость? Поляны вовсе истомились, берег мелеет, гнилушки до того иссохли, что бунтуют ночами!
Дождь припал к ней, шептал, захлебывался:
— Люди! Люди на Острове! Ищут… Берегись!
Вера так и обмерла. Ох, снова… Снова!
Надо скорее к ним. Успеть проводить до Юркиного возвращения. Он горяч!.. А может, они с миром на этот раз?
Однако, глянув в переменчивое лицо дождя, сразу поняла: нет, они не с миром. Ну, тем более надо спешить.
— Пойду. А ты пока здесь оставайся, — велела дождю. Не доверяла она ему, болтуну! Еще людям про Юрку нашепчет, хоть и дружок ему. Однако, вспомнив, что им речений дождя все равно не понять, успокоилась немного.
— Пошла я. — И, успокоительно махнув остолбеневшим от страха перед явлением людей зеленым зайцам, невольно усмехнулась: ох и коротка же память!..
Безмолвие ответило ей. Все чудеса разом притихли, с тревогой глядя на Веру. Одинокий Волк предостерегающе взвыл ей вослед.
На обитателях Острова лежал зарок: ни кончиком крыла, ни краешком когтя, ни перышком, ни листиком людей не трогать! И Вере сейчас приходилось рассчитывать только на себя.
Сигма шел и думал, сколько ж придется это им бродить по Острову? На ходу он не раз касался груди — за пазухой лежал «револьвер», придавал бодрости. Оружие ему выдали вчера вечером, когда окончательно решено было, что с группой «похоронщиков» пойдет представитель районной общественности.
Судя по тому, что Сигма (ну и имечке ему присвоили! С другой стороны, скажи спасибо, что не Пси или Мю какое-нибудь. Что же, все правильно: эта троица главные, а он, Сигма, вроде как шестерка при них) — так вот, судя по тому, что Сигма, лицо в районе не последнее, слыхом не слыхивал про такую фирму, как «Токсхран», его и впрямь допустили к делу большой важности и секретности. Что ж, в наше время без контроля общественности никуда! А обстановка сложная: ведь десяток человек исчезло за месяц на Острове — это тебе не кот начихал. И все разведгруппы «похоронщиков».
Разумеется, Сипла не знал точно, чего именно надо хоронить: какие-нибудь там радиоактивные отходы, контейнеры с зараженной одеждой из Чернобыля или ядовитые химические отбросы, однако не сомневался, что — гадость. Ну и правильно! Надо же их куда-то девать, а Остров все равно богом забытый, никто тут почти и не живет, эти двое не в счет, переедут в Город, большое дело! Так что здесь самое место прятать эти поганые альфа-частицы или на что оно там, это ядерное… распадается? Альфа-частицы, бета, гамма… Во, в точности как этих мужиков звать! Ну, видать, не зря. А мужики серьезные. Глаза будто пеплом повернуты. Форма… вроде джинса, а подстежка как бы из фольга. И «револьверы»… Одно слово — «револьверы», а при них и счетчик Гейгера, и не курок, а целый компьютер, и вообще вид — что твои бластеры.
Темный лес нависал над людьми, в лицо бил ураган цветения, жарких, влажных запахов… голова слегка кружилась. Сигме приходилось то и дело одергивать себя, чтобы не налететь на Гамму или не отстать. От этого дурмана всякая чушь лезла в голову. Например, вдруг вспомнилось сто лет как позабытое: в десятом классе учился он, когда его в апреле пригласили на «открытие навигации» — речную прогулку в замечательной компании, с девчонкой, с которой он давно мечтал познакомиться, с выпивкой, гитарой, новыми магнитофонными записями… Мечта! И выходной как раз был, да вот беда: в школе именно в этот день затеяли воскресник по озеленению нового бульвара и поставили условие множеству недовольных: или пожалте с лопатой, или — комсомольский билет на стол. Страшно теперь и вспоминать, до чего в те годы доходило… Черт бы с ним, конечно, с билетом, — а как насчет грядущих выпускных экзаменов? И характеристики в вуз? И вообще — это же всю жизнь зачеркнуть одним махом!..
Разумеется, он пришел на воскресник и весь день молча копал ямы. И такая ненависть накопилась в сердце — нет, почему-то даже не к бранчливой классной, не к дуре секретарю школьного комитета ВЛКСМ, не к зануде функционеру из райкома — а к этим вот тоненьким прутикам с клейкими, пахучими листочками! Вечером Сигма (тогда его звали просто Вовка) вышел из дому, буркнув: «Я недолго, погуляю». Тело еще ломило — какие бы там прогулки! — но ненависть просила выхода.
На бульваре было темно и пустынно. Вовка прошел его насквозь, ощущая себя сказочным Вырвидубом, когда играючи выдергивал из земли нежно-кудрявые прутики и хрупал их через колено.
То-то писку было в школе наутро!.. Но никто и никогда ничего не узнал. Вовка старательно негодовал вместе со всеми.
…Сигма внезапно заметил, что стоит на месте — и все его боевые товарищи тоже стоят, настороженно вслушиваясь в старческое дребезжанье дубовых сучьев. Уж не поразили ли их тоже какие-то непрощенные воспоминания?
Вдруг деревья впереди расступились, и на тропу вышла женщина.
Она приближалась неспешно, слегка касаясь рукою стволов, и вокруг начинали звучать негромкие голоса, как будто она колоколов касалась.
Наваждение, конечно!
Наконец женщина остановилась неподалеку, опустив руки и чуть склонив к плечу голову. Вокруг нее словно бы реяло марево, и призрачным казалось ее лицо в зеленоватом — сквозь кружево ветвей солнечном свете. И даже какой-то зверек, похожий на зайца, на миг выскочивший было на тропу, но сразу прянувший в кусты, тоже показался зеленым!
«Похоронщики» настороженно молчали.
Настал черед Сигмы действовать.
— А, Королева! — кашлянув, проговорил он. — Здравствуй, значит.
Она молча обвела взглядом всех по очереди, и Сигма, встретившись с ее спокойными, очень светлыми глазами, вновь, как удар ветра, ощутил сумятицу цветочных вздохов, трепет трав, суету листвы на деревьях…
— Чего молчишь? — торопливо подал он голос, чтобы развеять эту муть. — Хоть бы поздоровалась. Небось, знаешь, кто я?
У нее и ресницы не дрогнули.
— Может, она немая? — спросил шепотом Гамма.
— А леший ее знает, может, и немая, — пожал плечами Бета. — Будем надеяться, что хоть сын умеет говорить.
— Умеет! — кивнул Сигма. — Он в тресте «Горзеленхоз» работает. По осени ему повестку зашлем — хватит в глуши отсиживаться!.. Эй, Королева! Ты куда это?
В ответ на слова Сигмы глаза женщины вспыхнули, потом она резко повернулась и пошла прочь. Она уходила, а в лесу ощутимо темнело, как будто в такт ее шагам постепенно гасли какие-то зеленые свечи, и вот меж деревьев, среди дня, уже металась, грозила тьма.