— Королева! Стой! — грозно возопил Альфа, но она только раздраженно отмахнулась — и, словно повинуясь этому жесту, из травы вдруг прянула мошкара! Шевелящаяся серая завеса скрыла высокую фигуру — и обрушилась на людей.
Юрка знал, что мать не рассердится, если он не вернется ночевать. Ну, встревожится, конечно, но ведь такое уже бывало! Он провожал солнце одинокой молитвой и грезил ночь напролет в терпких тополиных кронах, совсем близко к высотам поднебесным и птичьим перелетным путям, то наблюдая весеннее презрение или осеннюю забывчивость деревьев, то внимая песнопеньям дождя, то обращая взор в задумчивое небо, по которому одна за другой шествовали святые, непорочные звезды. Но как-то раз его отвлек жаркий шепот внизу, и, опустив глаза, Юрка увидел под своим тополем безумно слившуюся пару. Он смотрел и смотрел, шалея от незнаемого, и душа его надрывалась, чувствуя себя обделенной.
Наконец, спасаясь от земного. Юрка воздел снова глаза — и ох как сыпануло небо звездами в его узкие, горячие юношеские ладони!
«Только не в землю, только пусть не зарывают! — смятенно подумал в тот миг звездолов. — Под ветром, под солнцем, под звездами — если когда-нибудь я все же умру!»
Чьи-то взоры лились на него с высот, лаская, ободряя, но не наделяя при этом прозрением лукавым, что через многое множество лет возмечтает он умереть не где-нибудь, а на ложе любви!..
Молодость бродила, бурлила в его сердце, но он пока еще не знал названья, меры и цены этому бушеванью страстей.
Юрка снова и снова проводил ночи на деревьях, с которых весь день осторожно состригал сухие и больные ветви, но больше соединенных пар не видел, и душа его постепенно успокаивалась, притихала. Тьма дышала ему в лицо, дыхание ее было иным, чем у лесной тьмы…
Вот и нынче он хотел остаться в городе, да, бросив нечаянный взгляд с высот на Обимур, заметил странные знамения в его неспокойной темной воде.
Всмотрелся, вслушался.
Разливал невнятные жалобы ветер, и Юрка почувствовал, что тревога опутывает его своими сетями.
Насилу отбились от летучей нечисти! Бета, правда, раз ударил из своего «револьвера»… Сигма ждал чудовищного грохота, но нет — только полыхнуло узкое, белое пламя… необычайно жарко стало на миг… листья на ближайших деревьях съежились, а завесу мошкары этот луч пронзил, словно игла: она раздвинулась было, да тут же сомкнулась вновь. Пришлось лезть в воду, скидывая на ходу одежду. Мошкара еще пометалась грозно, а потом вся разом улетела в лес. Тучи ее долго еще завихрялись меж стволов, падали оземь, взвивались к вершинам, и, чудилось, лес клокочет возмущенно.
Страшно было шагнуть на берег, но не меньше пугал и этот угрожающе-глубокий покой обимурских вод, неотступно окружавших остров. День еще вовсю пламенел, и на небе — ни облачка, однако Обимур гляделся белым, серебристым, предгрозовым.
— Что это ее разобрало? — стуча зубами, одевался Сипла.
— С чего она вдруг рассвирепела так?
— Ты о ком? — спросил Альфа.
— Да об этой. Королевой.
— Как ее зовут, кстати?
— Вера ее зовут. Вера Ивановна Королева. Я перед отъездом справки навел, — произнес Сигма да так и замер на одной ноге.
Вера?!.. Но ведь именно это слово или имя слышали они нынче утром, когда грянул вдруг тот неземной хор! Неужто никто не обратил на это внимания? И он зачастил:
— Как же вы не заметили, что это она все! Она рассердилась, когда я обмолвился, что ее сыну пришлют повестку в армию! Рассердилась — и наслала на нас эту жуткую мошкару!
Гамма хмыкнул, Бета, качая головой, отвел глаза, Альфа же, наоборот, тяжело поглядел на Сигму.
Конечно, Альфа скорее откусил бы себе язык, чем признался… но, как ни странно, ему тоже почудилось, будто мошкара набросилась на них по злой воле той женщины. Дико, глупо, да, но… Черт знает, что лезет в голову на этом Острове!
Вот, скажем, когда они сидели в воде, клацая зубами, а сверху их атаковали тучи мошкары, он вдруг вспомнил ни с того ни с сего, что бесконечно давно, во дни туманной юности, как пишут в художественной литературе, взбрело ему однажды развеять скуку и прокатиться на автомобиле. Тогда, понятное дело, не нажил он еще «Тойоты». Как говорится, и в проекте не значилось. Зелененький тогда был такой парнишечка по имени Андрей, из себя — шиш шишом!
Ну и вот. Вышел на улицу, глянул вправо-влево: у соседнего дома стоит автоцистерна. Шофера Андрей пару раз до этого видел: такая харя!.. Просто грех не поглядеть, что с нею сделается, когда ее обладатель выйдет из дому, плотно пообедав, а лайба — на кудыкиных горах.
Андрей прошелся туда-сюда. Жарко! Улица будто вымерла. Обстановка — лучше не придумаешь. Открыть дверцу — полминуты, завести мотор — еще столько же: Андрей начинал свою трудовую биографию слесарем и для всякой надобности имел при себе универсальную отмычку. Сам ее сделал и законно ею гордился.
Завел машину с пол-оборота — и вперед, вперед!
Вырвавшись за пределы города, ошалелый от восторга, Андрей внезапно сообразил, что увидеть выражение хари ему при всем желании невозможно: для этого надо как минимум с харей рядом быть, а не гнать же машину обратно — тогда еще неизвестно, у кого выражение будет, у хари или у самого Андрея.
Ну, гулять так гулять.
И он гульнул.
За спиной, в цистерне, что-то тяжело взбулькивало, в кабине остро воняло краской, но автомобиль ревел, летел, все свистело за окном…
Андрей забылся слегка и не приметил, как проселочной дороги съехал на широкую, набитую тропу, ведущую через поле, но вдруг на с того ни с сего поле перешло в берег, тропа оборвалась… и машина, пролетев вместе с Андреем по воздуху, тяжело ухнула в речку именем Лебяжья.
Он вывалился на лету, гулко стукнулся в отмель и, будто во сне, увидел, как от резкого толчка крышка цистерны отвалилась — и оттуда, словно язык неведомого чудовища, вырвался столб вонючей краски, блестящей, как смола. А затем цистерна поехала с прицепа и опрокинулась, залив мертвящей чернотой прозрачную воду, голубое небо, играющее в ней, и белый песок.
Тьфу! Что это на ум нашло?!
Альфа встрепенулся:
— По коням!
Воинство у него, конечно… В своих-то он более-менее уверен — всю страну, считай, ископали (правда, без экстремальных ситуаций), а этот, пришей-пристебай… «Револьвер» держит за пазухой!.. Хорошо, хоть пока не нашли, против кого оружие применять. Против мошки, что ли?
Да ладно, дело не ждет. Во-первых, обойти Остров по периметру. Может, какой след и отыщется. Во-вторых, найти жилье этой женщины. И попробовать договориться если не с ней, то с сыном. Главное, дознаться, появлялись ли те, пропавшие, на Острове или нет? Может, они вовсе и не доплыли сюда. Обимур — он ого-го!.. Альфа вон чего только не навидался в жизни, а при виде его похолодел: какой-то зверь дикий, на добычу вышедший… А не плюнуть ли вообще на этот Остров? Нет, жалко: место глухое, по берегам каменные осыпи… Самое место!
Юрка и лодку вытаскивать не стал; куда она денется! Даже если и вздумает Обимур пошалить с ней, то утром все равно принесет.
Свистнул тропу — и она послушно побежала впереди.
Тревога не покидала его. Лес тоже был встревожен — Юрка чувствовал. Да что же это? Не случилось ли чего с матерью?
Вспомнилось: знойным летом она разбрасывала по земле солому, которая всю зиму стояла в скирдах на огороде, — и тотчас благодатная прохлада нисходила на истомленный сушью лес… Колдунья!
Юрка не сомневался: таких, как его мать, больше нет на свете. Не шутя искал он зимою ее очертания в вихрях метелей, танцующих по Острову! А когда она вдруг говорила, указывая в небо: «Посмотри — и мы когда-нибудь растаем, как эти два облачка, что весело скользят в вышине. Но они прольются на землю дождем и снова встретятся в лепестках одного и того же цветка. Встретимся и мы!» — Юрка верил, что именно так и будет. Он чувствовал, что зачарованное царство ее души неподвластно никому, даже ему. Так, приоткрывалось что-то порою… Например, он случайно узнал, что соленое озерко, молча лежавшее меж камней в полуверсте от дома, — это озеро ее слез. Оно впитало ее молодость и красоту (впрочем, нет, красота оставалась вековечной!) — и Юрка иногда, когда мысли о будущем слишком уж томили его, приходил к тому озерку тайком и смотрел, смотрел в его воды до тех пор, пока из глубины не поднимались лики его матери — лики прошлых лет: у той, не было еще седины, у этой — морщин у глаз, у той не поникли еще плечи, а у этой совсем иная улыбка — беспечальная…