— Кажется, я вас понимаю, — кивнул Энжел. — Ицка так или иначе донесет свои воды в Океан, но у каждой щепки может оказаться свой путь. И что же дальше?
— Это я и называю Историей. У нее нет разума, как такового, она не персонифицирована, но сама по себе она — сила.
Энжел снова кивнул.
— Заметьте: так или иначе, река сама справляется с заторами — расталкивает и размывает их, а если они перекрывают ей ход, набирается сил и переливается через них. Конечно, заторы тоже разные случаются, бывает, что из-за них и новое русло появиться может. Но главное не это, главное то, что река сама пытается разобраться с тем, что ей мешает. И с Историей то же самое. Но и Истории разные бывают: у Ицкарона — своя, у Поднебесной — своя. История Поднебесной не может контролировать все на свете, ей нет дел до ицкаронского горшечника, его для нее и вовсе не существует. И даже если он по какому-то капризу решит отправиться в Ут-Кин, то и тогда она его заметит не сразу — сами посудите, ну какой шанс, что один чужеземец сможет на что-то серьезно повлиять? То же касается и выживших — она не замечает их, думая, что они погибли, и их истории закончились. Потом, конечно, когда обнаруживает, что они живы, старается исправить ошибку. В Поднебесной считалось, что к избежавшему смерти та приходит еще дважды; если выживший сможет и тогда уберечься от нее, то она оставит его в покое. Но чаще бывает иначе: чудом избежав гибели, человек вскоре умирает от другой причины.
В этот момент звякнул таймер плиты, Огния, извинившись, отправилась проверять свои пироги.
Пока Огния возилась у плиты, Энжел с задумчивым видом глядел через окно на почти что обычную жизнь Малого Треугольника, нарушить обыденность которой даже извещению о предстоящем замещении удалось лишь отчасти. Да, кто-то уже тащил дежурный чемоданчик с вещами в сторону Нового города, мысленно обещая самому себе непременно разбогатеть и переехать в место, откуда не надо бежать при первых звуках сирены. Но дети еще играли на улице в мяч, во дворе через дорогу рыжий гном рубил дрова, только что прошагал мимо точильщик, выкрикивая на ходу предложение воспользоваться его услугами. Да, пока что изменилось немногое, но за два часа до замещения улицы совершенно опустеют. Не станет ни стука топора, ни смеха детворы, разве что патрули Стражи пройдут здесь, проверяя, все ли эвакуировались.
— Естественный порядок вещей, — пробормотал он. — Хм.
— Извините, — сказала Огния, возвращаясь в свое кресло. — Так я продолжу?
Анири своим умением не злоупотребляла, редко находя повод и желание вмешиваться в Историю подобным образом. И держала в строгой тайне, что вообще способна на такое. Во избежание. Пока не попала в совершенно безвыходную ситуацию.
— У Атая был к ней личный счет: он за ней ухаживать когда-то пытался. Еще до войны. Даже заручился согласием Императора на брак, но от нее самой отказ получил, отчего страшно обиделся. Анири объявили демоницей и слухи непотребные про нее распустили: истребили ее поданных, а объявили, что она сама их убила и пожрала. Люди поверили, и она в самом деле стала чудовищем. Безжалостным и кровожадным. Ох, сколько людей погибло от ее когтей и зубов, сколько крови она пролила! А что самое страшное, знаете?
— Что она прекрасно понимала, что с ней происходит, — прохрипел Энжел. — Понимала, но ничего поделать не могла. А когда погибли ее верующие, даже стремилась побыстрее стать тем, кого из нее лепили.
Огния, широко раскрыв глаза, посмотрела на Энжела как-то по-новому.
— Да, — прошептала она. Потом встала и поклонилась, причем в этот раз ее поклон был иным. Не было в нем ничего светского, зато появилось что-то личное. Энжел кивнул, словно принимая ее поклон, и грустно улыбнулся. Огния снова вернулась в кресло и продолжила свой рассказ.
Конец близился. Гору, на которой обитала Анири, обложили атайцы. И тогда, предчувствуя скорый конец, Анири решилась. Кусок шелка у нее был, были у нее и кисточки, однако нужной красной туши у нее не оказалось. И тогда она написала сказку своей собственной кровью. Сказку о том, как ее — обезумевшего кровожадного демона — Просветленные заточат в кристаллическую темницу, где она пробудет несколько веков, до тех пор, пока не явятся с запада чужеземцы, растроганные ее печальной историей, и не освободят ее.