Но, тем не менее, находились и те, кто был с ним согласен. Они слушали его, и в отличие от Ганн Дона, его они действительно уважали. Иногда, перебрав после работы вина, он доставал тот самый кинжал, который выковал для него отец, и с криком: «Вот так вот я этому Ганн Дону прут отрежу!» – махал перед собравшейся толпой. Некоторые, подначивая его, говорили, что там нужна половинка лезвия от бритвы, дабы соскоблить его детородный орган.
И вот однажды, один из чиновников прокурорской службы, напившись в усмерть, уселся в колесницу и гнал коня что есть мочи, не разбирая дороги. Игравший у дома 5-тилетний мальчишка ничего не подозревал, как из-за поворота послышался громкий топот копыт. Спустя минуту, бездыханное детское тело с многочисленными переломами, лежало на обочине, а конь со сломанной ногой громко визжал, лёжа на боку.
Собравшаяся толпа обступила прокурора. Пробившись через народ, Экстримий, взглянул в залитые глаза виновника аварии, который лишь блаженно улыбался, мочась на инжирное дерево.
-Ну, сейчас снова приедут его кореша, начнут его отмазывать, и ему, как обычно ничего не будет.
-А разве ж это по-людски?
-Да, что ты сделаешь, Экстримий? Ведь у нас такое каждый месяц.
-Что я сделаю? А, вот, что я сделаю.
Мужчина достал свой кинжал, и проткнул свиноподобную шею пьяницы. Тот упал замертво, истекая кровью.
-Что ты наделал? Ты знаешь, что теперь с тобой будет?
-Не важно, что будет со мной, но это будет теперь с каждым продажным чиновником, кто наделил себя вседозволенностью.
Надев мешковатый капюшон, Экстримий скрылся в подполье Лаодикии. Прибывшие на место псы режима долго пытались выяснить, где прячется убийца их друга. Но народ теперь стал другой. На него не влияли угрозы и истязания.
Ганн Дон распорядился найти бунтаря и колесовать его.
Однако, Экстримий со сподвижниками надёжно укрылся в закромах Лаодикии. Изготавливая взрывчатку, он атаковал коттеджи сенаторов, легионеров. Группы экстремистов появлялись то там, то здесь в городе, поочерёдно казня приверженцев и псов режима.
Ганн Дон бросил все силы на его поимку, но ему попадались лишь сторонники Экстримия, которых он запирал в темнице и пытал.
В итоге, как-то утром на порог дворца явился старец с седой бородой и в обвисшем халате.
-Говорят, о великий Ганн Дон, ты ищешь Экстримия?
-Да! Живо говори, где он?
-А то что мне будет? Я уже старый, своё пожил. Ни пыток, ни смерти я не боюсь.
-И что ты хочешь?
-Две бутылки вина и тридцать гривенников.
-Дать этому алкашу его вино и гривенники! – не раздумывая распорядился владыка.
-Благодарю вас, о великий Ганн Дон.
-Так и где он?
-Сегодня я пойду к нему. Он совсем не похож на того Экстримия, которого все знали. Но я, едва стоя на ногах, обниму его, и спрошу: «Ты меня уважаешь?». Тот кого я обниму – и будет Экстримием.
-Понял. Псы, за ним!
На окраине города, посреди рынка, старец узрел цель и посоветовал двум переодетым легионерам идти за ним на расстоянии. Подойдя поближе, походка старика изменилась. Он стал шататься из стороны в сторону и хвататься за окружающих.
-Мой мальчик!
-Бомжий! Ты снова напился? Я ведь говорил тебе, что вино тебя до добра не доведёт!
Подойдя поближе к мужчине с густой чёрной бородой, старик обнял его, и произнёс: «Ты меня уважаешь?»
Это и послужило сигналом. Легионеры вмиг схватили его. Далее над ним и рядом экстремистов был суд и колесование. Многих казнили. Не успели схватить Радикала. Он-то и нёс в массы весть, что Экстримия колесовали.
После этой вести стали возвращаться в город чиновники, бежавшие в опасении за своё накраденное имущество.
***
-Но с тех пор, всякий коррупционер, бандит и оборотень в погонах, при упоминании экстремизма, дрожит как от огня. Боится за свою задницу и бросает все силы, дабы этот экстремизм побороть.
-А что с Бомжием?
-Бомжий живёт по сей день среди нас, и сейчас он набирает силу.
-А когда это закончится?
-Когда на небе снова взойдёт огненно-красная заря.
Дневник
17 июня 1837 года.
Сегодня выдался поистине чудный день. Счастлив отметить, что на свете Божьем стало одним извергом меньше.