– Ну я могу тебе сказать, что тебе концертный марафон после «Голоса» на пользу хотя бы идет в том смысле, что ты похудел основательно, здорово похудел, ты сбросил…
– Ну, еще не здорово.
– Ну, килограммов 20 ты, по-моему, сбросил все же из своих 120.
– Да, ну еще 20 предстоит. Еще 20 предстоит.
– А вот с курением как?
– Если бросаешь курить, 2–3 месяца мокрота в горле и ты не можешь конфигурировать звук. Поэтому между периодом, когда ты куришь и когда ты бросил курить или там и там надо петь, петь совершенно невозможно.
– Ну, ты знаешь, что все твои подельники уже все бросили курить. Я здесь беседовал с Сашей Буйновым.
– А он курил разве?
– Ну он «бамбук курил», если ты знаешь…
– Это я не курю.
– Буйнов рассказал мне одну историю, которую я хочу, чтобы ты прокомментировал сейчас. Цитирую Буйнова:
«У меня все, что связано с Александром Градским, самое позитивное в моей жизни. Он собирал деньги, чтобы меня освободить от армии. Много у меня связано с ним, очень много хороших моментов. Один гениальный просто – из далекой юности. В одном из Домов колхозника вот так я утром просыпаюсь, пробивается солнышко так, клево так, весна там, какое-то такое настроение. У меня были джинсы, предмет зависти, ну, если не всей Москвы, но, по крайней мере, половины. Я так думаю, что и предмет зависти и Полонского Володьки, и Градского тоже. Отчасти так, а отчасти, может, им надоело, что я их таскаю, они все время заштопанные, тогда не было модно носить рваные, как раз они на коленках рвались. И я их там подштопаю, там, ну, как это, на живую вот так вот, раз, как подворотничок солдатский. И снова ношу опять, там все осторожно. Потом я перестал их стирать. Я стал их носить так, без стирки. Потом, как говорится, поставил их вот так вот, так полюбовался и лег спать. Однажды утром встаю, и мои джинсы Kansas City настоящие валяются на полу на грязном в этом Доме колхозника. И эти падлы, Полонский с Градским, значит, смотрят и хихикают злорадно. Я ничего не заподозрил. Они тут валяются и все. Ну как будто, по ним там походили, не знаю. Я беру их так, кых, и тут понимаю, что они были прибиты гвоздями к полу. И они сразу расползлись, сразу же: просто дырки везде, и на заднице. Они, сволочи, их где шурупами привинтили, где гвоздями заколотили. Они так и догадались, что я их с пола рвану. Потому что ну как нормально, ты же понимаешь. Ну, сволочь, раз, берешь так, да, со злости. Порвал все на фиг. Это эпопея была с этими штанами. Ну, тогда они от меня убегали, в общем. Но я плакал. Были слезы у меня искренние просто. Kansas City, “блю джинс”. Вот такая история».
– Ну что, Александр-Борисыч, ты ведь всегда любишь говорить, что все, мол, помнят неправильно, все все вечно путают.
– Не, ну конечно, он фантазирует здесь, Сашка.
– Как, не было разве всего этого?
– Нет. Мы под кровать джинсы положили.
– «Положили» или прибили все-таки?
– Прибили, конечно. Нет, просто Саня был из нас самый романтичный. Он такой романтик был. И мы работали в филармонии, были артистами филармонии. Понятно, что мы играли какую-то там, в общем, не свою музыку. Но дело в том, что мало того что нам на концертах позволялось очень многое, а Саня был очень внешне свободный человек, очень активно себя вел, так еще и в этих джинсах расхаживал. И штаны его имели где-то триста дырок примерно. И в то время действительно это совсем не было модно. Знаешь, потом появились всякие джинсы, специально порванные и дырявые якобы. А Саня «придумал», что джинсы должны быть дырявые задолго до этой моды.
– То есть он как бы дизайнер?
– Ну конечно. И он ходил в этих драных штанах, и все время какие-то проблемы были. То с милиционерами, то с руководством филармоний. В конце концов, ну, какая-то зависть еще была, потому что ни у меня таких штанов, ни у Полонского не было этой фирмы, правда. Но мы, конечно, мерзавцы, мы ему приколотили штаны. Но Буйнов когда их отодрал, он их снова зашил и ходил в них еще долгое время, пока они совсем уже не превратились ни во что.
Еще Александр Буйнов рассказывал, что во время скомороховского чеса по Северному Кавказу они как-то оказались в поле зрения иранских пограничников. И они с Юрой Фокиным решили потроллить Градского: «признались» ему, что завербованы иранской разведкой. «А что было делать? Нас бы расстреляли…» И стали товарища как бы «вербовать»…