Жена герцога Марша была совсем на него не похожа: дочь английского принца Генриха, она так была горда, что до самой смерти ее никто не видал ее лица, так как никто не смел поднять на нее глаз. Важной поступью проходила она по замку и гордым мановением руки отстраняла всех, кто только попадался ей на дороге. Парк, где гуляла она, был обнесен такой высокой стеной, что только соколы да орлы могли садится на нее и оттуда заглядывать в прекрасные тисовые аллеи. Да и то заглядывали они с опаской, — пожалуй, чего доброго, не приказала бы герцогиня подстрелить их за такую смелость.
Были две дочери у герцога и герцогини — два прелестных цветка; звали их обеих Мариями: герцогиня находила, что для дочерей ее не существовало другого имени — одни были слишком грубы, а другие — простонародны. Младшую в отличие от старшей звали Мария-Бланш. Девушки не знали света, не знали ни зла, ни страданий, каждое утро было для них прекрасно, каждая ночь спокойна; они сидели в своем роскошном замке, гуляли по своему роскошному парку и выезжали не иначе, как окруженные блестящей свитой. Королева Анна приглашала их ко двору, надеясь выдать замуж прекрасных герцогинь за людей знатных и богатых, но дочь английского принца Генриха отклоняла эти приглашения, находя, что при дворе французской королевы нет для ее дочерей достойной партии, да и она сама не хотела играть там второстепенной роли, а потому Мария и Мария-Бланш по-прежнему сидели в своем великолепном замке, гуляли по своему прекрасному парку, выезжали кататься с блестящей свитой, не знали света, не знали ни зла, ни страданий, и каждое утро казалось им прекрасным, и каждая ночь была для них спокойна.
Вся Бретань обожала герцога Марша, и он любил проводить время у любого бретонца в любом соседнем замке или на ферме, но страшно скучал дома и понемногу совсем отстал от своего замка. Никогда не жаловалась на это гордая дочь английского принца Генриха, но быстро блёкла и худела. И вот, в один прекрасный день позвала она к себе герцога и сказала ему, улыбаясь:
— Не могу больше ходить, а потому поручите Марии все управление замком!
— Разумеется! пускай Мария освободит вас от хозяйственных забот! — отвечал ей герцог, целуя ее руку и торопясь на охоту.
Через неделю позвала опять герцогиня своего мужа и сказала ему с улыбкой:
— Я не могу больше сидеть и должна лежать, а потому я поручила Марии занять мое место на верхнем конце стола за обедом.
Редко обедал дома герцог, и было ему все равно, кто ни сидел на верхнем конце стола, но выразил он огорчение.
Через месяц позвала опять герцогиня своего мужа; и сказала ему с улыбкой:
— Я не могу больше жить! — вздохнула и умерла.
Блестящие похороны устроил герцог Марш своей супруге, дочери английского принца Генриха; приезжала и королева Анна и английские родственники. Все они наперерыв приглашали молодых герцогинь по окончании траура к своему двору во Францию и Англию, сестры всех благодарили и обещали подумать об этих приглашениях, но в душе твердо решились не уезжать из дома.
Знали уже теперь молодые девушки свет, знали они и зло, и страдание; каждое утро было для них печально, и каждая ночь беспокойна. Давно не было у них никаких драгоценных украшений, ни новых платьев: дела их отца шли все хуже. Давно уже знала об этом и герцогиня, их мать, и они сами; не знал об этом один лишь только герцог Марш. Потому-то и не захотели они воспользоваться приглашением королевы Анны и принца Генриха.
— Не хотим мы быть бедными служанками при дворе наших родственников! — сказали они своему отцу, когда он удивлялся их отказу.
Открылись глаза у герцога, и тут только оглянулся он на свой опустевший, мрачный замок: кладовые его были пусты, слуги почти все отпущены; никогда уж больше не поднимался подъемный мост, ворота всегда стояли открытыми настежь, — въезжай и входи, кто хочет! Но не трубили рога, возвещая о приезде гостей, и некому было входить и въезжать в разрушающийся герцогский замок.
Грустно бродили по залам Мария и Мария-Бланш; холодно было в мрачных покоях замка, да не отраднее было и в парке: стояла глубокая осень, и ветер сорвал уже последние мокрые листы с уцелевших деревьев, большая же половина их давно уже пошла на дрова. Правда, красовался еще могучий кедр, и на его темно-зеленой хвое только и отдыхал глаз, — он один только и напоминал лето так же, как позолоченная корона на дверях замка одна только напоминала о его прежнем величии.
Да не на радость было это напоминание: в выцветших старых платьях бродили из угла в угол Мария и Мария-Бланш. Там герцог Марш целые дни и ночи шагал взад и вперед по своему заросшему двору; поседел он и сгорбился от забот и бессонных ночей. Но чем больше ходил он по своему двору, тем безотраднее и безотраднее становилось у него на сердце.
Прошел год, принесший с собою еще большее разорение, еще больше страданий обитателям замка, и вот из замковых ворот выехали простые погребальные дроги. Вся Бретань провожала самоубийцу-герцога Марша, но не могли его предать земле по христианскому обряду.
Плакала Мария-Бланш, умоляя архиепископа дозволить похоронить отца в замковом склепе; старшая же Мария никого ни о чем не просила, — гордо шла она за гробом отца, бледная, как смерть, со стиснутыми зубами, не проронив ни слезинки.
Погребальные дроги миновали замковый склеп и остановились у оврага. На руках снесли бретонцы своего любимца на дно обрыва у подножия Замковой горы и там похоронили. Не возносилось молитв в церквах Бретани за упокой души самоубийцы, но весь народ, от мала до велика, от дворянского замка до развалившейся хижины кирпичника, молился за доброго герцога, покончившего жизнь самоубийством в минуту помрачения рассудка.
Не вернулась домой с похорон отца старшая дочь герцога Марша, — нигде не нашли ее, как ни искали. Все полагали, что дочь герцога искала прибежище от всех своих страданий в тихой монастырской келье, и королева Анна разослала гонцов по всем монастырям Франции, но нигде ее не было. Стали искать ее по всей Бретани, но и тут не могли открыть ни малейшего следа ее пребывания. Одни только рыбаки соседнего порта уверяли, что дня через три после похорон герцога на корабль, подаренный им одному моряку, поступил молодой, красивый и очень гордый юнга, как две капли воды похожий на герцогиню Марию. Шкипер сказал матросам, что юнга этот принял обет молчания, и они не обращали на него внимания; жил он в отдельной каюте, ел мало, а работал за троих.
Отправился этот корабль в Индию, да так не вернулся; не вернулся никто и из его экипажа; и какая судьба постигла этого юнгу, никому не известно… Видно, нашел он себе могилу на дне океана. Мария-Бланш собралась в кармелитский монастырь, но накануне ее отъезда приснился ей странный сон: увидала она какую-то необыкновенной красоты принцессу, которая сказала ей, что отец ее за свои добрые дела и по молитве бретонцев будет спасен, но не ранее, как когда с могилы самоубийцы можно будет увидать часовню Мадонны, находящуюся на противоположном от нее склоне Замковой горы.