Сергей не ответил. Он растирал слёзы по щекам. Вскоре его лицо стало красным, и он, сглотнув слюну, стал вытирать потный лоб тыльной стороной ладони. По его скулам пробежала судорога, и вместе с ней изо рта вырвалось беспомощное:
-Я прошу, давай не будем об этом. Я не хочу это вспоминать.
Мутный снова кивнул, и его почти чёрные глаза скрылись под самодельным капюшоном, который он собственноручно пришил к серому ватнику.
-Я надеюсь, ты не злишься на меня за столь откровенный разговор… Надо же с чего-то начинать общение,- мягкий голос Мутного снова заставил Сергея прийти в себя,- знаешь, я впервые за долгое время поговорил с человеком, которого считаю достойным своего общения. К сожалению, я не политический. Иначе меня посадили бы в место с более приятным кругом общения,- тёмные глаза Алекса скосились, и он бросил презрительный взгляд на широкую спину Аллигатора,- посмотри в окно,- Мутный отсел в сторону, чтобы дать Сергею возможность увидеть снежные узоры на стекле,- за петушатником стоит ещё один барак. Двенадцатый, кажется. Там сидят политические. Писатели, учёные, врачи, священники, художники,- в общем интеллигенция. Возможно даже кто-то из людей, которых я очень уважаю и слышал о них только по их трудам. Начальник колонии уважает меня, но сколько бы я не просил о переводе, он не соглашается. Иногда на работах я встречаюсь с ними, мне даже удалось мило побеседовать с одним священником в столовой. Очень приятный и образованный человек, хоть я и абсолютно не разделяю его взглядов. Его отправили сюда, за то, что вместо портрета товарища Ленина вместе с его «грузинским воспитанником», у него дома висела икона. Кстати, он рассказал, что вместе с ним сидит один молодой студент. Совсем мальчик, всего семнадцать лет. Он заступился за своего преподавателя, которого суд приговорил к высшей мере. Не сомневаюсь, что, если бы он попал в руки этих выродков, его бы опустили. В петушатнике оказываются самые слабые и невиновные. Приходит человек, такой как ты, не знает местных порядков, начинает рассказывать про свою жизнь, а тут и всплывает какой-нибудь неуместный факт из его прошлого. И всё. На этом его жизнь разделяется на до и после. Единственный, из всех, кого я знаю, и кто действительно заслуживал там находиться,- один авторитет. Такой же, как Аллигатор. Руки по локоть в крови. Но однажды он напился и рассказал, что его подружка ублажала орально. А это у местного населения- табу. Кстати, если любил поэкспериментировать со своей женой, лучше молчи, этого здесь не оценят. Так вот, его поставили на колени, один из его дружков уже снял штаны и хотел свой орган поднести к лицу бывшего пахана. А тот вцепился в него зубами. И откусил. Прям под корень. Его только под утро солдаты обнаружили. То, что от него осталось. Доктор потом сказал, что несколько человек избивали его ногами на протяжении четырёх часов, причём даже после его смерти не остановились. Так что лучше их не злить. И вообще постарайся поменьше разговаривать с Аллигатором и его шестёрками. Целее будешь. Я, как ты мог убедиться, предпочитаю молчать. Ну поэтому со мной всё хорошо,- Мутный загадочно улыбнулся,- я боюсь, что мы тут с тобой слегка заболтались. Надеюсь, я смог хоть немного отвлечь тебя. Спокойной ночи,- Алекс снова нагнулся к Сергею и по-дружески потрепал его по плечу.
В этот раз прикосновение Мутного было Сергею приятно. Он закрыл глаза и попытался подумать о чём-то хорошем, но в голову лезли мрачные мысли.
Сергей вспомнил поезд, на котором добирался до лагеря. Вместе с ним ехал один политический. Бывший историк. Он тоже не рассказывал, за какие грехи его отправили в это, Богом проклятое место. Он всегда весело шутил и поднимал настроение заключённым. Ещё он играл на гитаре, которую смог каким-то чудом взять с собой. Гитара была расстроена, и её звук напоминал скрип ржавых пружин в пожелтевшем от времени и сырости матрасе, но всё равно эти неровные, скрипящие и срывающиеся звуки согревали душу каждого, кто, прижавшись к соседу, сидел на грязном полу старого вагона. Гитара радостно пела после того как заключённые с аппетитом уплетали свой скудный обед, плакала, когда очередного осуждённого заворачивали в белую простыню и выносили на станции, желала всем спокойной ночи, когда последние лучи предосеннего Солнца, переставали просвечиваться сквозь узкие щели между вагонными дверями. Гитара пела, а вместе с ней пел и её хозяин. Неровным басистым фальцетом, часто не зная слов, но этот голос был единственным, что хотелось слышать большинству осуждённых. В такие моменты Сергей чувствовал себя одним из них.