Церковь была, правда, очень хорошо сделана, двадцать три было главы над церковью (…).
В Кижах (…) есть поговорка, что под каждою ильмою похоронен пан (…).
На том же самом Кижском острове, где теперь погост, церковь стояла в другом месте, гораздо севернее, на холмистом возвышении; там теперь, в память ее, построена часовня Святого Духа. Церковь эта была во имя Спаса.
Однажды, в праздник Покрова богородицы, паны сделали нечаянное нападение на этот остров и употребили военную хитрость: они приплыли к острову из Повенца на плоту, на котором были поставлены вместо парусов березки.
Суеверному народу показалось, что к ним плывет остров; все собрались смотреть на берегу (…).
Между тем паны прилегли за березы и, когда плот примкнул к берегу, бросились на безоружных жителей. Народ укрылся в храме, но паны ворвались сюда, начали резать народ и стрелять в него. Одна стрела вонзилась в образ Спасителя в правую руку; другая пробила образ сзади, насквозь, пониже первой, и сделала с той же стороны оскомину. Оба знака видны на образе до сих пор.
Но в это самое мгновение совершилось чудо — на панов нашла темень, то есть они ослепли: вместо беззащитного народа стали резать друг друга и легли все на месте… Кровь перерезавшихся панов лилась через порог церкви.
После этого осквернения служение в церкви надолго оставили, и наконец она сгорела от молнии.
Впоследствии, собравшись с силами, кижане решились построить церковь вновь и приплавили леса к тому же самому месту, где она стояла; но в ночь все плоты невидимою силою перенесло ниже, к такому месту, где не было ничего, кроме вересняка.
Строители перегнали плоты опять к месту бывшей церкви; в следующую ночь плоты опять спустились к вересняку…
Тут строители стали догадываться, что это чья-то высшая воля; осмотрели кусты и нашли в них простреленный образ Спасителя. Это уж был явный знак, что церковь надо строить здесь, а не на старом месте, а потому строители так и сделали (…)
Ну, что вам рассказать? Это было уже, может, и век не один прошел, дак слушала я такое: была икона Владимирская божья матерь. Вот хотели строить церковь на берегу озера. Ей положили тут, что здесь мы окрестимся. Как ночь пройдет — она уйдет в поле: ей нравилось в поле.
Ну, все же в поле-то не построили церковь, там только ей часовню построили, а церковь-то построили все равно на берегу.
Дак не знаю, сколько стояла эта церковь: может, век, а может, два. После сгорела от стрелы, от грозы. Уж и это давно было. Шестьдесят лет, как она сгорела, эта церковь. Ну, икона-то осталась, вынесли. Теперь она в Каргополе живет, не убегат никуда. Раньше только бегала, а сейчас, я не знаю, ничего не делат.
Как Соловки строили — каменья возили на белом коне. День работают, а ночью уходит все в землю! — Господи, господи…
Дровни вот какие были, как изба. Ну, и конь-то уж, конечно, был не маленький.
Мы на Соловки едем на пароходе, богомольцы. Мы с Попова наволока выплываем. Чайки рычат.
Вот остров показался, стены.
— Кто поднимал? Кто стесывал?
— Конь поднимал. Великан стесывал.
Мы идем, жадобушка, вот, по травке идем. Монах опять говорит:
— Не наступите! У нас чайки в камнях гнезда свили. Не скупитесь! Чайкам хлебца киньте.
Чайки Соловки от англичанки спасли. Они англичанку-ту заср (…).
Чаек в Соловках несосветима сила! Рычат (…).
Против Козыревского селения есть остров, длиною в две версты и шириною в сто пятьдесят сажен, коим издавна владели крестьяне Мальковы. В старину, говорят, много было здесь гадов всякого рода. Но вот появился писец Панин на этом острове; увидав из лодки землянику, он вышел на берег и стал было брать ее, но тотчас же был змей против его руки.
— Вон, проклятый, с сего острова, — закричал Панин, и с тех пор будто бы не стало здесь ни одного гада (…).
По слову мирскому избран был писец Панин налагать имена и прозвища на этыи села в Заонежье. На Кижском подголовке был он во время лета.
Приехал в Сенную Губу; увидал человека, мужчину, с женою — сено кучат. «Быть этой волости, — сказал он, — Сенная Губа».
Поехал он к Спасу Белому; подъезжает к деревушке, хотя собрать народ в суём (в сход), вдруг видит — человек в кузнице кует косы. «А не надо, ребята, — говорит он, — беспокоить народу, собирать в один дом, пущай названье деревне — Кузнецы».
Переехал дале, полверсты места — другая деревушка, дворов семь. Как назвать? Вышел на берег писец Панин; видит — ребята балуют, берестяна коробка на воду пихнута. «Пусть же, — сказал он, — эта деревушка по названью — Корба».