Эта версия любопытна, забавна, но не более. И, в лучшем случае, это — лишь одна версия. А вот каково истинное происхождение слова «блат»:
Блат (воровск. арго) (Нов. Энц. Сл.), отсюда блатная музыка «воровской жаргон арго». Ср. полъск. blat «укрыватель» из еврейско-нем. blat «посвященный, согласный»; см. Ландау.., Христи-ани.., Трахтенберг, Блатная музыка, СПб., 1908... Иначе см. Лось, который приводит польск. (воровск.) blat «взятка», производимое им, что менее убедительно, из нем. Blatt «бумажные деньги».
(Макс Фасмер. «Этимологический словарь русского языка». Москва. «Прогресс». 1986.)
Итак, слово «блатной» действительно имеет самое непосредственное отношение к воровскому миру. Интересно, что еще в 17 веке грабителей и карманников называли татями, а не ворами. Воры — те были птицами высокого полета. При Сталине их бы зачислили в политические. Если бы, конечно, массовые возмущения, подобные по масштабу восстаниям Ивашки Болотникова и Стеньки Разина, были возможны при жестокой советской машине подавления. Впрочем, Разин был не вполне политическим. Еще до так называемой Крестьянской войны он с ватагой босяков — «голытьбы» предпринял тривиальный грабительский поход «за зипунами» в Персию. Но и воры, и жулики-тати, едино считавшиеся «лихими людьми» — равно могли «ботать по фене», делая свою речь непонятной для непосвященных. Тарабарским языком пользовались и староверы-раскольники, и владимирские бродячие торговцы-офени. У Алексея Толстого в «Петре Первом» читаем:
«У стола остановился согнутый едва ли не пополам нищий человек. Опираясь на две клюки, распустился добрыми морщинами. Пегобородый взглянул на него, надвинул брови. Согнутый сказал:
— Откуда залетел, сокол?
— Отсюда не видно. Ты проходи, чего стал...
— Онвад с унод (давно с Дону)? — в половину голоса быстро спросил согнутый.
— Ступай, мы здесь явно...
Согнутый, более не спрашивая... застучал клюками в глубь кабака. Посадский, — испугавшись:
— Это кто ж такой?
— Путник на сиротской дороге, — строго сказал пегобородый.
— По-каковски с тобой говорил-то?
— По-птичьи.
— А ведь он тебя будто признал, парень...
— А ты поменьше спрашивай, умнее будешь...»
«Феня», что уже не новость, происходит от слова «офеня». Так на Руси называли разносчиков разных товаров, коробейников. Народной песней стали строчки некрасовской поэмы:
Ой, полна, полна коробушка,
Есть и ситцы и парча.
Пожалей, моя зазнобушка,
Молодецкого плеча!...
Песня-то веселая, а вот заканчивается поэма «Коробейники» печально: лихой человек, лесник (почти разбойник!) убивает главных героев, проведав, что те при деньгах. Чтобы сберечь торговые тайны, офени и создали свой язык — арго, жаргон по-современному. Парадокс: изъясняясь арго наших дней, можно отметить, что барышники-барыги придумали... уголовный жаргон. Или офени были сами по себе людьми лукавыми, ловкими аферистами, нередко обманывавшими при торге простоватых барских холопов — «лохов», как бы сейчас сказали. Наверное, так оно и было. Ведь не случайно крестьянка в поэме Николая Некрасова называет коробейников не иначе, как «мошейниками».
Позволю себе перескочить через 19 столетие, для которого было весьма характерно взаимопроникновение русской литературы и острожной тематики. Михаил Шелег в книге о Северном иллюстрировал этот процесс множеством цитат из 12
классиков. Кто не сидел, тот сочувствовал «несчастненьким». Пороки человечества на социальные язвы списывали... А в заточении побывали многие, даже Пушкин провел 20 суток за решеткой — за то, что молдавскому князю по лицу съездил. Соглашусь с Шелегом в главном: «жанр», блатная ли песня, каторжная, шансонная — суть наше творческое народное богатство. С национальностью достояния сложнее, но это в общем-то, мало что меняет. Пусть, как писал критик Артем Троицкий, это русско-еврейско-цыганские песни, но это наши песни, таких нигде в мире больше не сыщешь... Кстати, Андрей Синявский в статье «Отечество. Блатная песня...» пишет, чтоблатняк — это все-таки песня русская:
«Национальная (песня), на вздыбленной российской равнине ставшая блатной. То есть потерявшая, кажется, все координаты: честь, совесть, семью, религию». Но глубже других современных песен помнит она о себе, что она — русская». *****
В зашифрованной, словно речь офени, книге Александра Зиновьева «Зияющие высоты» («Соедините Щедрина, Бердяева и Высоцкого, и вы, возможно, получите известное представление о Зиновьеве», — Евгений Амбарцумов.) среди множества маленьких главок есть и такая, о Певце.