Возвращался, чтобы остаток дня выслушивать жалобы и отвечать на вопросы, выполнять требования клиенток и подчиняться указаниям девчонки, которая стояла за прилавком вместе с ним и жевала резинку так, словно хотела, чтобы ее чавканье услышали народы Аравии. Это чавканье, щелканье и причмокивание заставляли внутренности мистера Джаспера содрогаться. Он замирал подобно обломкам каменной статуи и еле сдерживал рвущееся наружу шипение: «Прекрати сейчас же издавать эти мерзкие звуки!»
Жизнь полна причин для раздражения.
А еще были соседи. Люди, живущие сверху и по бокам. Целое общество, вездесущее братство, которое вечно обреталось в квартирах вокруг мистера Джаспера.
Они были объединены в союз, эти люди. В их поведении ощущалась закономерность, явственно различимое следование определенным правилам.
Их методы включали в себя: нарочито громко топать, постоянно переставлять мебель, ежедневно устраивать дикие вечеринки, куда пускают лишь тех, кто пришел в подбитых гвоздями ботинках и обязался ночь напролет плясать шотландский рил. Спорить по любому поводу во весь голос, слушать по радио исключительно народные и ковбойские песни, причем ручки громкости на приемниках должны быть неизменно повернуты до отказа. Содержать пары легких, замаскированные под младенцев от двух месяцев до года, которые каждое утро принимаются издавать звуки, больше всего похожие на жалобы пожарных сирен.
Нынешним заклятым врагом мистера Джаспера являлся Альберт Раденхаузен-младший, семи месяцев от роду, обладатель невероятно могучих легких, основное время работы которых приходилось на отрезок от четырех до пяти утра.
Мистер Джаспер перекатывался на спину в темноте двухкомнатной меблированной квартиры. Он поймал себя на том, что начинает заранее глядеть в потолок в ожидании крика. Дошло до того, что мозг выдергивал его из так необходимого ему сна ровно за десять секунд до четырех утра. Если Альберт Раденхаузен-младший решал подремать еще, мистеру Джасперу от этого было не легче. Он просто лежал и ждал крика.
Он старался заснуть, однако крайнее напряжение нервов превращало его в жертву если не вопящего младенца, то сонма прочих звуков, терзавших сверхчувствительные уши.
Чихов и всхлипов выхлопной трубы автомобиля, проносящегося по улице. Постукивания жалюзи. Топота ног, широко шагающих где-то в доме. Капающего крана, лающей собаки, трущихся лапок сверчка, поскрипывающей мебели. Мистер Джаспер не мог справиться со всеми ими. Все эти источники звука, которые он не был способен заткнуть, накрыть подушкой, отключить, убавить, продолжали расшатывать его психику. Он зажмуривал глаза, пока не начинали болеть веки, крепко зажимал уши руками…
Но сон бежал от него. Тогда он вскакивал, отбрасывая в сторону простыни и одеяла, и сидел, уставившись пустыми глазами в темноту и дожидаясь, пока Альберт Раденхаузен-младший подаст голос, чтобы он мог лечь снова.
В темноте мозг выстраивал разнообразные цепочки мыслей. «Чрезмерная чувствительность? — рассуждал он. — Я громогласно протестую против этого утверждения. Я просто обладаю сознанием, — заявлял самому себе мистер Джаспер. — Не более того. У меня есть уши. Я ведь не могу не слышать».
Ведь это воистину подозрительно.
Мистер Джаспер не мог вспомнить, в какое утро из множества отвратительных утр на него снизошло это откровение. Но с того момента уже не мог отделаться от одной мысли. Хотя точная формулировка стерлась в последующие дни, основная идея оставалась неизменной.
По временам мысль эта затмевала все остальные, распирая голову так, что скрежетали зубы. В прочие периоды она превращалась во всего лишь мутный поток размытых ощущений, текущий где-то в глубине.
Однако она прочно овладела мозгом.
Все то, что с ним происходит. Является ли оно субъективным или объективным, проистекает изнутри или извне? События вроде бы громоздятся друг на друга, каждая деталь соединяется с прочими, пока в сумме все эти провокации не начинают подталкивать его к безумию. И уже казалось, что все это делается намеренно. Как будто…
Как будто существует некий план.
Мистер Джаспер решил провести эксперимент.
Его инструментарий составили блокнот с разлинованными листами и шариковая ручка. Исходный метод заключался в кратких записях о разнообразных событиях с указанием времени, когда эти события произошли, места действия, половой принадлежности субъекта и степени вызванного раздражения; последний фактор оценивался в баллах по шкале от одного до десяти.