- Счастлив вас видеть снова, Марья Ивановна… - заговорил юноша, сбиваясь, улыбаясь и краснея, - простите, Мария Павловна. Вот не утерпел… слава Богу, что вы со Степан Степанычем…
- Мария Павловна?! Что ты хочешь сказать этим, Митя?
- А-а… разве не так вас нынче величают? Что же – по старому, по привычному, Марья Ивановна? Ох, простите!
- Митя, вообще ничего не понимаю.
- Как же… Вы не знаете? – он почти перепугался. Что же делать-то? Неужто самому теперь все ей рассказывать? О таком деле-то? Ох! И кто его за язык тянул?
- Да о чем не знаю, Митенька? – Маша начинала волноваться.
- Отец ваш… - пролепетал юноша.
- Отец! – Девушка привстала. – О чем ты?
- Князь Мстиславский… Тот, с которым Наталья Алексеевна уехала… она замуж за него собирается… Эх, не то все говорю.
- Так я слышу уж, что не то. Ах, Митя, не томи! Нечто об отце моем известно стало? Князь Мстиславский знал его?
- Он и есть отец ваш, Марья Павловна, - прошептал Митя и опустил глаза.
Маша прижала стиснутые руки к груди.
- Князь? Отец мой? Боже милосердный! Нет…
Некоторое время стояла так молча, потом вновь упала на стул и неожиданно прегорько расплакалась.
- Что же вы, Машенька… это ж счастье – отца обрести! – бормотал бедный Митя, не замечая, что называет «Марию Павловну» Машенькой. – Он уж был тут, это он вам вольную вытребовал, он княжной вас сделать хочет!
- Нет-нет, - рыдала девушка. – Не хочу ничего, не надо… Ой! Совсем я безумная. Чего хочу, сама не знаю. Радоваться надо – вольная я теперь, да еще и дочь княжеская, и, видать, уж скоро и свадьба моя...
- Конечно же, радоваться, и Бога благодарить, - утешал ее Митя. – Все ж вон как славно сошлось...
Девушка решительно вытерла слезы.
- Прости, Митя! Спаси Бог за добрую весть. Вернется из столицы князь… отец мой… рада буду ему. А все ж таки… странная судьба… после всего, что пережито, княжеской дочерью нежданно сделаться.
«Что я теряю?» – подумал вдруг Митя совсем не по-монашески и, соскользнув вниз, очутившись перед Машей на коленях. Странно – не удивилась она совсем, будто ожидала, и даже в лице не изменилась. Задумчивей только еще сделалась.
- Что-то тяжело на сердце... вот как... – тихо было сказано, так что юноша едва слова разобрал. - Может, наваждение какое.
- Верно оттого все, что слишком много приключилось разного, устали вы, Марья Павловна. Ну да ничего, скоро вздохнете спокойно, все устроится. Не грустите, Машенька.
- Ты в сад любимовский гулять ходил? – неожиданный вопрос застал Митю врасплох, он даже не сразу понял, о чем это она.
- Ах, в сад, - вновь покраснел, чувствуя себя дурачком – как есть. – Не…нечасто. Все больше дома, со Степаном Степановичем…
- Малинник там хороший. Густой, мы с барышней Катериной Степановной в детстве прятаться любили. Сейчас не тот он, осень, а все ж… Помню, малину там собирала… Петр Григорьевич подошел тогда, спас меня от… Тогда уже я поняла, что сердце его ко мне потянулось. И ясно мне все было. Тяжко, не пересказать, но – ясно.
- А что ж теперь? – осмелился на вопрос Митя. Он все еще стоял на коленях, и Маша положила ему на голову ладонь. В ней боролись какие-то странные чувства. Девушка пыталась зацепиться за что-то, за какую-то неосознанную мысль, смутное ощущение, нечто понять… Митя не мог этого знать, но неким чутьем воспринимал происходящее в ней боренье.
- Мне все кажется, что не то я делаю, Митенька, - ответила она на вопрос, на сей раз невысказанный, но почувствованный. - Не так… И не будет Петруша счастлив со мной.
- Петр Григорьевич души в вас не чает!
- Знаю. Потому и мучаюсь. Любит он меня, а ведь я ему не пара. Нет, гостей принять барыней сумею, и на Марию Павловну скоро откликаться стану, Да только… все-таки Лукерьиной дочкой была я и останусь, хоть и князь мой отец, и мать – сего имения госпожа. Нет… опять не то говорю… не умею рассказать, Митя…
Ее рука скользнула с его волос, погладив их, и повисла безвольно. «А ведь и впрямь мучается, Господи, помилуй! Что же с тобой, Машенька, радость моя невозможная?»
Хоть разок припасть к бледной нежной руке, а потом – прочь от мира, в монастырь, в келью, на веки вечные. «Да какой из меня теперь монах?» - отдалось горечью. Взял в свою ладонь Машину руку, а губами коснуться не решился. Но безжизненная кисть ее вдруг стала сильной, девушка сама сжала Митины пальцы, потянула вверх.
- Не мужицкая у тебя рука, - сказала. – Пальцы тонкие, белые как у девицы. Кисти да уголек держать – в самый раз. Не смеялись над тобой деревенские?