Легкое бремя

Белый должен был приехать третьего дня. Я молчу. Я не показываюсь. Напылит, нагремит, напророчит. Уж очень много пыли. Хоть бы дождичка!

Тишина у вас? Хорошо. Только не читайте Фета в жаркую погоду, нельзя, он (между нами) от жары закисает. А я все стучу по барометру. Он падает, а я огорчаюсь, хотя — зачем мне хорошая погода? Писал я стихи, да что-то перестал. Впрочем, может быть, еще запишу. Только дошел до «Геркулесовых столбов»[78]: рассердился на петуха и погрозился оставить его любовь без рифмы. Должно быть, очень глупо вышло. Это вот — что я делаю.

Чего не делаю, но хочу? Да хочу написать на тебя пашквиль, а он не клеится. Я зато понял, почему хочется пашквиля: иначе — Малороссия.

Прощай пока. Я тебя тоже целую и люблю. Лидию Яковлевну благодарю за память и кланяюсь ей низко.

Я все это время очень добрый, приятный в обхождении. Поэтому, если напишу стихи, — то все злые.

Твой Владислав.

Гиреево, 7 июня 09.

Адрес. Ст. Кусково, Моск. — Ниж. ж.д., им. Старое Гиреево[79], мне.

Да, прислали мне из «Острова» через Ремизова комплименты и за стихами. На днях пошлю[80]. Экая все ерунда.

Пиши.

Прости — четыре дня носил в кармане. Но за это время ничего не произошло — можно отправить.

Пишешь ли что? Или не спрашивать? Ну ладно, валяй.

В.Х.

11 июня.

5. С.В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу

Июнь 1909.

Дух мой позывает

Ко испражненью прежних дней[81]

А. П.

Увы! лирическим посланьем
Тебя я не взволную вдруг.
Души тоскующей признаньем
К чему тревожить твой досуг?
Свои мне вздохи надоели,
Попробую писать о деле.
Стихами больше не грешу,
В последний*, может быть, пишу.
Не по своей, ты знаешь, воле
Я начал к ним охладевать,
Но «Вам пишу, чего же боле».
И это должен ты понять.
Что делать! Ямб четырехстопный,
Услужливый и расторопный,
И тот мне начал изменять.

Не думай ты, что — новый Ленский —
В глуши счастливой, деревенской,
Вдали от толков городских,
Газет, журналов и родных
Брожу в лесу, копаюсь в Foeth’e
И мыслю: Johann Wolfgang Goethe
В подметки не годится мне.
Что, рифм плодя и строчек тучи,
«Порой мараю лист летучий»
Что пишется и рвется** мне.

И не в бездейственности важной
Мои проходят чинно дни.
И даже замысел отважный
Я бросил, тот, что искони
Питал мое воображенье:
Телесны силы укрепить.
Ты знаешь, в городе купить
Я вздумал Мюллера творенье[82]
И до сих пор не дочитал:
Там рубль, тут замысел пропал.
Но нет, — хотел писать о деле,
А вышло, сам не знаю, что,
Виной — размер. И еле-еле
Строфу докончил я зато.

Пора переменить размер и стиль.
Не удержу смеющейся личины
Я на лице, и горестную быль
Не выразит размер и легкий и невинный.
Нет! как-нибудь в ухабистых стихах
Поговорю о тяжком и полезном.
Жнецы последних дней, — что в сердце нашем? — страх!

«Век шествует путем своим железным!»
Не то беда, что «общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята»,
А то, что мы — идем мы в ногу с веком,
Забыли лозунг: «Выше века будь».
И все ж полезным человеком
Никто из нас не кончит путь.
Я не случайно написал, — о, нет —
Жнецы последних дней — о злейшая из истин!
И тот из нас, кто чист и бескорыстен,
Плоды чужих трудов, не сознавая, жнет.
А если сеятель рукой своей безвинной***
Напрасно семена бросал в бразды,
И мы, поднявшись до звезды,
Мы, вышедшие жать чредою длинной,
Пришли напрасно?! Если семена
Его при камени упали, —
К чему тот тяжкий труд, что мы на рамена, —
Никем не прошенные, — взяли?!
………………………………………………
О, наших дней пророк, разбей свои скрижали!
Стихам Россию не спасти****,
Россия их спасет едва ли,
Да было б гадко!.. Некуда идти,
Смириться разве? Я смирился.

Лида тебе кланяется. Я тоже. За стихи прости. В письмах делаюсь глуп, как Кольцов, бессвязен, как Кириллов[83]. Пиши скорее и больше.

Муни.

Это письмо, Владя, писано одновременно с тем. Но я не был уверен, что то письмо дойдет, так как писал по предполагаемому адресу. Недели через полторы-две буду в Москве проездом. Пищи скорей, так как письма приходят сюда с оказией. Да напиши, наконец, свой адрес.

*Ср. Фет: «Знать, в последний встречаю весну»… (Примеч. Муни)

** Я пишу — мне пишется — ergo, я рву — мне мнется (Примеч. Муни)

*** К этой и следующей строкам «Сеятель» А.П. (Примеч. Муни)

**** См. подлые, иезуитско-идиотические слова С. Соловьева о борьбе с капитализмом — хорошим стилем[84]. (Примеч. Муни)

6. В. Ф. Ходасевич — С. В. Киссину

Здравствуй. Хотел ответить стихами, но решил не отвечать вовсе. Когда будешь в Москве, поговорим. Ответы у меня есть на все. Цель же этого письма — предупредить тебя, чтобы ты обязательно известил меня точно о дне, часе и месте, где можно тебя поймать. Затем, если ты хоть один целый день намерен пробыть в Москве, — я затащу тебя в Гиреево.

Вот и все. Прощай пока. Поклонись Лидии Яковлевне, поцелуй себя. Я тебе очень рад буду.

Твой Владислав.

Я же тебе писал свой адрес: Кусково, Моск. — Нижегор. ж.д., им. Старое Гиреево, мне.

Гиреево 17 июня 09.

7. В. Ф. Ходасевич — С. В. Киссину

28 июля, вторник. <1909>

Прости, что не смог поехать в Москву вчера: на дорогу грошей не было. В университете порядок такой: 5 и 7 опускаются бюллетени с заявлениями, что ты хочешь держать экзамены по таким-то предметам. Однако, это еще не запись. 10 и 11 числа будут вывешены списки, кому куда записываться, самая же запись начинается 12–го. В день по 300 человек, и кому когда назначено — менять нельзя. Чушь ужасная! Можно прислать до 10-го заявление письменное, оно равняется записи на экзамены (которые начинаются 25-го), но заявление должно быть с приложением 7-копеечной марки + отправлено заказным письмом с обратной распиской, что, кажется, для тебя невыполнимо: нет почтового отделения; где же ты сдашь письмо и получишь расписку? Лучше приезжай сам 5-го, чем несказанно порадуешь и меня, печального, уединенного и вообще…

Есть у меня грустные соображения о Метерлинке (впрочем, ловкаче) и Сологубе. Его за «Королеву Ортруду» ругают все газеты и все невпопад[85]! Единодушные люди. Грустные соображения по приезде. Только одно: то есть до чего люди мелко плавают! Нет хороших писателей. Только Беклемишев да Ходасевич, — да и те, по правде сказать… нет, я хитер достаточно, чтобы утаить правду!

78

дошел до «Геркулесовых столбов» (перен.) — до края, до предела.

79

В дачном поселке Гиреево Ходасевич подолгу живал в доме Ивана Александровича Торлецкого, близкого знакомого родителей и старшего брата Михаила, дяди Марины Рындиной. Отношения не изменились и после развода с Мариной: Ходасевич провел в Гирееве лето 1909 г., жил там в 1911, 1913, 1921 гг.

21 мая 1909 г. он писал из Гиреева жене И. А. Торлецкого Елене Васильевне в Крым: «Вот живу в Гирееве по методу: день да ночь — сутки прочь. Готовлюсь к экзаменам и убиваю время. Но — как сказал Бодлер — разве можно убить это чудовище? Интересного — ничего. Впрочем сосватался, кажется, с “Русским словом” — но главное — гонорары еще впереди. <…>

В воскресенье жена моя Муни женится. Ах, я остаюсь один — увы, ни в кого не влюбленный!» (Русская литература. 1992. № 2. С. 191. Публ. Е В Кузьминой).

24 мая 1909 года, в воскресенье, Л. Я. Брюсова и С. В. Киссин поженились и уехали в Теремец.

80

15 марта 1909 г. А. М. Ремизов сообщил Ходасевичу, что затевается новый журнал, где будут печататься стихи, и ведут его три молодых поэта: Потемкин, Гумилев и гр. А. Толстой. Он предлагал Ходасевичу прислать стихи, которые он может показать редакторам.

28 мая Ходасевич отвечал Ремизову: «Вы мне писали о стихах для “Острова”. Пришлю с удовольствием. Прислал бы и в этом письме, да не знаю, застанет ли оно Вас в Петербурге. <…> Говорят, пометили меня островитяне сотрудником. Так уж попросите их прислать мне журнал, в Москве его нигде нет, — значит, и купить не могу; а посмотреть хотел бы, мне эта затея очень нравится» (РНБ. Ф. 634. Оп. 1. № 231).

31 мая 1909 г., уже переговорив с редакторами, А. М. Ремизов писал: «…Вас очень ценят и Гумилев, и Потемкин. Гумилев у них главный. Ему и стихи надо послать и <в> № 1 Острова написать. Гумилев сейчас же Вам ответит» (РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 79).

Стихи Ходасевича в журнале не печатались: вышло всего два номера. Подробно об «Острове» см.: Терехов А. Г. Второй номер журнала «Остров» // Николай Гумилев. Исследования. Материалы. Библиография. СПб., 1994.

81

Эпиграф — «Из письма к Вяземскому» (1825) А С. Пушкина. В своем стихотворном послании Муни широко пользовался цитатами, парафразами из стихов Пушкина «Свободы сеятель пустынный…» (1823), «Поэт и толпа» (1828); Баратынского «Последний поэт» (1835)) и др.

82

«Моя система. Пятнадцать минут ежедневной работы ради здоровья» — очень популярная в России книга Иоргена Мюллера.

83

Алексей Васильевич Кольцов — поэт. Кириллов — персонаж романа Ф.М. Достоевского «Бесы».

84

Сергей Соловьев в предисловии к книге стихов «Crurifragium» (М., 1908) утверждал: «капитализм есть явление общего мирового зла». «Капитализм не менее ненавистен для поэта, чем для социалиста. Я думаю — более», «поэт <…> ведет борьбу с капитализмом». «Долг поэта перед родиной и народом не в том, чтобы писать стихи на революционные темы, а в том, чтобы очищать родники вдохновений, ковать вечные и прекрасные формы переживаний. Уклонение от работы над формой есть уклонение от долга» (С. XII–XIII).

И спустя годы предисловие Сергея Соловьева находило иронический отклик в пародиях, письмах современников. Муни возмутили слова о борьбе с капитализмом хорошим стилем, Б. Садовского позабавило предложение в словах греческого происхождения использовать «фиту» и «ижицу». «А мне хотелось, чтобы тень Греции, осенявшая меня при писании книги, положила свой знак и на ее внешность», — писал Соловьев. И, записывая в «Чукоккалу» строфы поэмы «Tchukowiana», Садовской выводил «riaкvнф», «Олимф», «Нvмфа». См. De visu. 1994. № 1/2. С. 51–52.

85

«Королева Ортруда» — вторая часть романа Ф. Сологуба «Навьи чары» (Шиповник. СПб., 1909. Кн. 10). В переработанном виде под названием «Творимая легенда» роман вошел в Собр. соч. Ф. Сологуба (СПб., 1914. Т. 18–20).

Критиков раздражало смешение «ультрасовременнейших сцен из самого недавнего прошлого» и «откровенного и непринужденного фантазерства», — как писал А. Измайлов (Русское слово. 1909.15 января).

Журналистам и критикам ответил Б. Садовской, напечатавший статью «Розы без шипов» под псевдонимом И. Голов в журнале «Весы»: «Не стесняясь повседневными рамками постылой “жизни”, пышный талант Сологуба, как вещий демон, вырвался в сферы “творимой легенды”, создав себе собственный, отныне ему одному принадлежащий мир. <…> И критика, и публика до такой степени отвыкли от явлений истинно-художественного творчества, что всякое произведение, где нет “Ям” и не благоухает навозом, уже представляется им и фантастическим и нелепым». (Весы. 1909. № 9. С. 94)