– Стало быть, это было ваше… как вы его называете, включенное наблюдение за, так сказать, нашими местными туземцами? – Доктор сморщился и отпил сельтерской. – Такое же, как с теми татарскими пастухами на Ай-Петри? И в Одессе, когда вы неделю прожили на Молдаванке? Или когда я вас в цыганском таборе едва отыскал? Кажется, вас уже сосватали за какого-то видного цыганского барона?
– С цыганами я немного увлеклась, – признала Вера Федоровна. – Невыносимо скучно было на ваших сакских грязях. К тому же я уже выздоровела. А Василий горяч был, человек-огонь. Что он с семистрункой вытворял, вы себе не представляете.
Доктор Авдеев отпил еще глоток и с сомнением посмотрел на пациентку. Вот уже второй год, как он стал семейным врачом Остроумовых, и надо сказать, никакие пациенты не ставили его в тупик так часто, как брат и сестра Остроумовы. Перенял он практику у своего отца, который пользовал старого Федора Остроумова, «электрического короля», и всю его семью последние лет тридцать. Казалось бы, не чужие люди – Вениамин Петрович вырос в купеческом доме Остроумова и все его семейство было для него почти родственниками. И тихая, миловидная и болезненная Анна Егоровна, жена Федора, рано ушедшая от чахотки, и сам старик Остроумов, и двое их детей, переживших опасный детский возраст, – Вера и Аполлон. Вера была старше доктора на три года, Аполлон младше на три, так что они часто становились его товарищами в детских играх. Насколько, конечно, это возможно было с Остроумовыми.
Эксцентричный купец хотел, чтобы у него была личная церковь и собственный врач в любое время. Церковку о пяти маленьких куполах пристроили к правому крылу трехэтажного особняка, сооруженного из красного кирпича в готическом стиле, отчего вся постройка приобрела довольно эклектичный вид. Внутри церковь, как и весь дом, освещалась не газом, а электричеством, вырабатываемым личной станцией Остроумова, а по иконостасу так и вовсе лампочки пустили для подсветки святых, к неудовольствию благочинного Павсихакия.
А для врача он выстроил флигель в саду (с непременным водопроводом и электричеством), где юный Веня родился и вырос, да и сейчас живет.
Нет уже и отца и матери, лежит в земле старый Остроумов, погибший в ходе очередного безумного эксперимента по производству алмазов посредством пропускания сверхмощного электрического тока сквозь уголь. А наследники Остроумова, Вера и Аполлон, делят старый особняк в глухом уголке Замоскворечья. Дом с грифонами, как его местные зовут, – в честь литых фигур на столбах у ворот.
Вернее сказать, в особняке жил младший Остроумов – Аполлон, опекаемый слугами и самим Вениамином, потому что к жизни за пределами дома он был совершенно не приспособлен. Доктор Авдеев даже не был уверен, что младший Остроумов до конца замечал, что он живет один, – книги заменяли ему весь мир.
А вот Вера Федоровна как выпорхнула из гнезда в восемнадцать, отправившись в Петербург учиться на Бестужевских курсах, так с тех пор дома бывала лишь наездами. Только старый Остроумов и мог ее приструнить, пока был жив, а как умер – все, пиши пропало.
В Петербурге она умудрилась фиктивно выйти замуж для получения паспорта, чем привела в оцепенение всю провинциальную купеческую родню, а потом покатилось остроумовское колесо, как писал господин Гоголь в своем бессмертном сочинении, – сначала в Лондон, потом в Кембридж, затем в Сорбонну и опять в Кембридж. А уж потом Египет, Алжир, Конго, Гаити…
Письма, оклеенные марками так густо, что походили на чешую, приходили в тихий московский особняк из таких мест, каких и на карте-то не найдешь.
Доктор Авдеев был человеком современным и совершенно не отрицал передовой роли женщины в обществе. Читал он и «Крейцерову сонату» Толстого, и с большим сочувствием следил за деятельностью Лиги равноправия женщин, и полностью разделял их борьбу за расширение женских прав. Женщина, по его мнению, была товарищем и другом мужчины, и они должны были делить все тяготы строительства нового, лучшего мира. Медик, инженер, учитель, адвокат, чиновник, даже и военные должности – все профессии должны были покориться женщинам.
Но этнограф и антрополог? Нет, это даже для Вениамина Петровича было чересчур. Хотя, быть может, потому что это была Вера – их милая Вера, на которую он привык смотреть как на старшую сестру. Но Вера Остроумова никого не спрашивала. Она просто поступала так, как считала нужным.