— Тебе повезло, малышка. Ну-ка, полезай в повозку. Я везу в Королевство Камней две сотни птиц, певчих. Не опрокинь клетки, садись сюда. Если поможешь мне ухаживать за ними, доберемся вместе. Знаешь ли ты чудесные сказки, бродяжка? Или волшебные песни? И как тебя зовут?
— Родители дали мне имя Келайла. Нет, добрый возница, я знаю только самые простые сказки, те, что рассказывала мне мама. О бабочках и быстрой реке, о черепахах под озерными камнями. О хитрой корове. И песенки о котятах и мышках.
Повозка тронулась, мерно качаясь. Келайла ухватилась рукой за деревянный борт, садясь удобнее и плечом касаясь легких клеток.
— Хм. Сойдет. Будешь следить, чтоб я не заснул в дороге. А на привале поможешь мне накормить птиц, сготовить еду и вымыть посуду. Справишься?
— Да, — она кивнула, поворачивая лицо на голос.
— А зовут меня Гейто. Я уже старик, и лицо у меня коричневое, как подгоревший пирог моей женки. Только щетина растет белая, как старый снег.
Гейто расхохотался, дергая поводья, чтобы мул прибавил шагу.
— Хорошо, ты не видишь моей страшной рожи. Женка плюется, и сует мне в лицо свое зеркало, когда начинает жалеть себя, кричит, что зря согласилась выйти замуж за такое чудовище. Ну, увидишь сама, и послушаешь ее крики. Мой дом как раз на окраине королевства. Такая стала противная баба, ой-ей. Так что, теперь дом старого Гейто — его повозка, а друзья его — певчие птички.
— Они же в клетках, — проговорила Келайла, не удержавшись, хотя боялась, вдруг старый болтун обидится на упрек и высадит ее посреди дороги.
— Думаешь, Гейто обидит своих чирикалок? — по голосу было слышно, он немного обиделся сам, но тут же засмеялся, довольный, что может ее успокоить, — не-ет, никогда. Мы отвезем их прямо в дворцовый сад, там ждут их новые деревья, где птицы совьют себе новые гнезда. Станут петь по вечерам, услаждая слух короля и его королевы. Хотел бы я побывать в том саду. Рассказывают, нет ничего прекраснее под солнцем и под луной. Но дальше внешней ограды королевских владений меня не пускают. Для них я бедняк и старик. То ли дело — мои птицы. Они видом прекрасны и дивно поют. Жаль, ты не видишь, как блестят их перышки.
— Зато я слышу их песни, — в первый раз засмеялась Келайла, трогая легкую клетку, в которой звонко распевала птица.
Гейто болтал, повозка скрипела, птицы пели на разные голоса. По тракту скакали всадники, обгоняя медленную повозку, иногда окликали старого возчика, и он кричал кому-то, шутил и смеялся.
А Келайла, покачиваясь, смотрела перед собой раскрытыми глазами, которые видели только цветные пятна — светлое впереди, где сидел Гейто, маленькие и яркие — в птичьих клетках. И думала о безжалостной помощи мудрой Сейши. Та лишила ее зрения, но оставила возможность различать темноту и свет. Еще — дала возможность добраться в королевство, избавив от опасностей одинокого пешего пути. Гейто… Келайла всмотрелась в светлое размытое пятно, распевающее густым басом дорожную песенку. Нет, Гейто ее не обидит. А что будет дальше, оно будет потом, через три дня и еще тридцать, когда они доберутся к внешней ограде дворца.
— Хорошая ваша Страна садов, — говорил Гейто, когда ему надоедали песни, — чудные растут деревья, много на них плодов, и люди хорошие, варят вкусное пиво. Если бы не упрямство Нариши, чтоб побились у нее все зеркала и протухли все бабские снадобья, я и сам поселился бы тут, вырастил сад. Ковырялся бы в огороде. Наверное.
— Нет, — покачала головой Келайла, рассматривая, как мерцают на светлом темные пятнышки, — ты не хочешь так жить, Гейто. Прости. Твое счастье — эта дорога.
— Да? — удивился старик, натягивая поводья и поворачивая мула к обочине, — а ведь да. Откуда поняла, маленькая такая, а поняла верно. Я старый дурак, увижу что славное, начинаю мечтать, но отбери у меня повозку и тракт, наверное, сразу и помру. На грядках. Или вот в мастерской, где гранят каменья. Нариша проела мне голову. Все жалеет, что я отказался торчать на одном месте, сидеть день-деньской в душном бараке, где еще сто резчиков глотают пыль, и глохнут от визга точилок. И знаешь, Келайла — зоркий глазок, главного она и не поняла за тридцать лет нашей с ней жизни.
Он спрыгнул и взяв руку девочки, помог ей спуститься.
— Ежели б не пилила меня, пытаясь сточить, как тот камень, я б чаще был дома. Вдруг была бы у нас вовсе другая жизнь. Эх…
Келайла открыла было рот, сказать, нет, Гейто, не была бы. Но испугалась, что расстроит старика, а еще испугалась новых своих знаний. Так странно — когда глаза ее видели каждую черточку на лицах людей, каждый изгиб на древесном стволе, каждую ягодку в гуще лесной ежевики — не было за этими картинами ничего, кроме увиденного. А теперь, когда место их заняли цветные пятна, светлые и темные, и перемешанные, всего-то прошел день, а она четко видит, нет, знает, что стоит за словами и переменами света и цвета. Может быть, Сейша сделала самое верное, дала ей самое нужное там, где не защищала девочку забота родителей, не охраняли ее стены родного дома. Наверное, так. Ведь хозяйка Старого леса жила на свете в сто раз дольше, чем маленькая Келайла.