то думает отец и что творит,
Узнав, что сын в огне любви горит?
Хоть не был сыном он тебе родным,
Ты поступить, как с сыном, мог бы с ним.
Но очевидцев ты слова отверг,
Ты боль живого существа отверг!
Его ты сделал пленником скорбей.
Влачил он жребий свой в глуши степей.
Пусть это канет в вечность наконец!
О, где же человечность наконец?
Но поздно каяться. Таков наш путь:
Прошедшее не в силах мы вернуть.
Участье принял я в его судьбе,
В степи нашел его, привел к себе.
Мне сыном стал теперь и другом он,
Простился со своим недугом он.
Тебя прошу, к тебе взываю так:
Да будет заключен скорее брак!
Добро любое Кайсу дать я рад,
Как нам велит обычай и обряд:
Блестит жемчужиной своей венец,
Рубины рядом — и светлей венец.
Ты должен просьбу выполнить мою,
Не то — страшись: обиды не таю!..»
Вручив подарки и сказав слова,
Мужей послал он с целью сватовства.
Отец Лейли, безжалостный отец, —
Собранием, приятным для сердец,
Почтил высокое посольство все,
Чтобы видели его довольство все.
Людей с вестями принял, как гостей,
И новость он узнал среди вестей.
Враждебно эту новость встретил он,
Послам — не вовремя! — ответил он:
«Так было суждено, так хочет мир,
Чтобы Фархара месяц и кумир,
Краса, что расцвела в саду моем —
Будь розою она или шипом —
Досталась мужу славному в удел,
Чтоб ею любящий другой владел.
То приказанье — небом нам дано.
Но даже было бы другим оно,
Не вижу я причин — свой сан забыть,
У Науфаля в подчиненье быть,
Так поступить, как замышляет он, —
Его желанья превратить в закон!
И речь его, к тому же, в двух частях:
Надежда — в первой, а в последней — страх.
Обрадовал надеждой Науфаль,
Но страхом усмирит меня едва ль…
Той, что у многих отняла покой,
Предназначается жених другой.
Раскается ваш вождь в письме своем, —
Он — там, мы — здесь без горя заживем,
А если дела не поправит он,
Пусть ненависть иль милость явит он.
Проявит милость он — мы здесь сидим,
Покажет ненависть — мы здесь стоим.
Он к нам пойдет — и мы к нему пойдем.
Войну начнет — и мы войну начнем».
И так закончил, отпустив послов:
«Идите. Я других не знаю слов!»
И с тем ушли смущенные послы,
Отказом огорченные послы.
* * *
И Науфаль, ответ узнав такой,
Стал озабоченным, забыл покой,
И голос чистой совести не молк:
«Исполнить обещанье — вот мой долг!»
Собрал он войско племени всего.
Война! Война! — решенье таково.
Меджнуну повелел вступить он в бой,
Его поставил рядом он с собой,
Помощником назначил, дал коня,
Что создан был из вихря и огня,
Одежду благовоньем напитал
И голову тюрбаном обмотал.
Меджнун то слезы льет, а то вздохнет:
Не замечает, что б ни делал тот.
Конь скачет, — ничего не скажет он,
Конь станет, — мчаться не прикажет он…
И вот готово племя для войны,
Все воины по смелости равны,
И чтоб Меджнуна храбрецы спасли,
Повел их вождь к становищу Лейли.
В становище пришли в расстройство все,
Но сразу обрели геройство все:
Всех воинов собрать заставил враг!
И ненависти затянув кушак
И видя приближение беды,
Пошли навстречу, выровняв ряды.
И небо, их восторг уразумев,
И храбрость, и благословенный гнев,
Свои дела творило хорошо,
И часто говорило: «Хорошо!»
И Науфаля воины, тверды
И яростны, построились в ряды,
И плотный пар среди равнин степных,
Как от верблюдов пьяных, шел от них.
Так встретились два смелых войска там,
Чтоб славой подышать геройской там,
Чтоб кровь пролить, чтоб ужас возбудить,
Погибнуть с честью или победить.
И конский вихрь селенья закрывал
И жалости растенья вырывал.
Степь задрожала, недрами гудя,
И стали стрелы струями дождя.
И звери заметались, видя смерть,
Напоминая смерч и водоверть.
Как змеи скручиваются в траве,
Когда ударить их по голове,
Свернулись копья — буквы «даль» кривей,
Они — подобья ивовых ветвей.
Двуострый меч могучим в битве был.
В цирюльне той подобен бритве был,
Но сразу гнев его обуревал:
Не волосы, а головы сбривал!
Как птица горя — каждая стрела,
И вот она расправила крыла,
И вот уже взлетела, и летит…
Тут сразу жизнь из тела улетит!
Взлетают стрелы в воздух наконец,
И вот все небо в звездах наконец!
Те звезды — несчастливые всегда…
Но вот копье — падучая звезда —
Проходит сквозь кольчугу: так игла
Пройти бы легкий шелк насквозь могла!
Кинжал единый миг в крови лежал, —
И стал кровавым языком кинжал.
Когда копье ломалось о копье,
Друг друга брали воины в дубье,
И в чашу головы, в пылу войны,
Дубина пряталась, как бы в ножны!
Войска напоминали стаи туч,
И меч — как молния: блестящ, летуч,
Степные звери — вихрь, издалека
Гоняющий густые облака,
И кровь подобна дождевой воде.
И тонет мир в неслыханной беде!
Зигзаги молнии при свете дня, —
Как ноги богатырского коня!
Убийством дышит в день войны ездок,
Как богатырь отважен и жесток!
Сыны арабов ревностны в бою:
Зажгли, как пламя, ненависть свою.
Два племени, две рати, две толпы, —
Стоят над ними пламени столпы.
Рать Науфаля — больше и сильней,
И ярче ярость разгорелась в ней,
Когда увидел это пламя враг,
Он оробел, закрался в сердце страх,
Отец Лейли свою заставил рать
Путь робкой осторожности избрать,
И видя: гибелью враги грозят, —
Помчались воины его назад.
Вечерняя настала тишина.
Победа славная предрешена!
И возвратился облаченный в сталь
Довольный и веселый Науфаль,
И выбрал он для сна удобный лог,
И стан воинственный на отдых лег,
И войско звезд, когда народ заснул,
Несло ночной порою караул.
Китайский хан покинул свой престол,
И на него Хосров тогда взошел.[11]
Короче: закатился шумный день,
Упала на поля ночная тень.
Решили оба стана боевых
Отрядов несколько сторожевых
Расставить на долине, на горе…
Но что судьба готовит на заре?..
* * *
О ты, боец любви! Подай вина!
Печалью мне объявлена война.
Хмелея и смелея, — в правый бой
Помчусь я с обнаженной головой!