«И чуть было не угодил в меня», — подумал Бертрам, ища глазами самолет, с которым Хартенек вступил в бой, но вражеского самолета нигде не обнаружил. А вместо этого увидел, как Хартенек развернулся и снова спикировал на него.
Тогда он вспомнил приказ, который Хартенек показывал ему сразу после отъезда Эрики: «Запрещено приземляться на республиканской территории. Нарушение приказа следует считать дезертирством».
Беззащитный Бертрам висел под куполом парашюта. Он слышал свист пуль и неотрывно смотрел на стрелка. Он видел лицо Хартенека с длинным, ястребиным носом и большим сжатым ртом.
«Я вишу как мишень», — думал Бертрам. Живот у него свело от страха, все тело сжалось. Широко раскрытыми глазами он следил, как Хартенек снова развернул машину и в третий раз спикировал на него.
«Как он может! — спросил себя Бертрам. — Разве так можно? Что ни говори, а мы все-таки друзья. Разве он не твердил мне постоянно, что он мой друг? Разве он не говорил о своих нежных чувствах ко мне? Теперь он стреляет в меня как во врага, как в животное, которое даже не может защищаться. Хорошо еще, — с горечью подумал Бертрам, — что стрелок он никудышный. Любой другой со мной давно бы разделался!»
В этот момент пулемет Хартенека снова застрочил. На этот раз Бертрам почувствовал удар в левое плечо, затем по ноге. Он закричал не от боли, а от страха:
— Что ты делаешь? Ты понимаешь, что ты делаешь?
«Он меня разнесет на куски», — подумал он.
Когда Хартенек снова пронесся мимо, дав Бертраму на секунду передохнуть от смертельного страха, тот глянул вниз на землю, слишком медленно плывшую ему навстречу. Ему захотелось поскорее очутиться внизу, потому что только там он мог спастись, там, в стане врага, он сумел бы укрыться от смертельной вражды своих друзей.
В эти мгновенья крайнего отчаяния в воспаленном мозгу его мелькнула мысль, что это падение из облаков на землю было падением из царства лжи в царство правды. Его знобило. Ему казалось, что мысли его торопливо летят над холодным безмолвием ледников. С ужасом он понял, что борьба с Хартенеком, на которую у него никогда не хватало сил, означала еще и борьбу со многим другим, означала мятеж против той самой силы, которая породила Хартенека, против «новой немецкой знати», против «класса господ», к которому хотел принадлежать и сам Бертрам. То была правда. Внезапно Бертраму все стало ясно. Штернекер свихнулся не из-за того, что познал истину, а из-за того, что он не мог следовать ей. Штернекер не видел в жизни смысла. Отсюда и его роковая страсть искать его в смерти. Не найдя в себе мужества восстать против этого, он создал себе иллюзию, будто является иным существом.
Снова смерть закружила над Бертрамом, барабаня вытянутыми костлявыми пальцами. Казалось, мозг под тонкой стенкой черепа застыл от леденящего ужаса. Бертрам еще раз открыл рот, чтобы крикнуть Хартенеку, во весь голос отречься от него, выразить возмущение, заявить ему о своей вражде и ненависти, но получил такой удар по голове, что его тело отбросило назад.
В желтом куполе парашюта он увидел сеточку трещин и почувствовал, что его падение убыстрилось.
Словно музыка гигантского органа, поток воздуха больно гудел в ушах. Бертраму казалось, что он теряет сознание. Он хотел этого. Он боялся приземления.
Удар был сильным и причинил боль. Поскольку сам Бертрам встать не мог, его долго тащило по земле, пока люди из батальона Пухоля не высвободили его из лямок парашюта. Они посадили его на винтовки и отнесли в укрытие.
— Потом мы отправим его в тыл! — крикнул Пухоль, который все еще был занят тем, что останавливал бегущих. Он приказал санитару перевязать пленного.
В ушах Бертрама все еще гремел могучий орган, слышанный им во время падения. Он с трудом подтянул правое колено к груди и посмотрел на широкую, безлесую, опаленную солнцем равнину.
Все его тело ныло от сильного удара о землю, раны горели. Левое плечо пекло огнем. Вероятно, пуля Хартенека разбередила старую рану, от укуса Буяна — собаки рыбака.
Бертрам видел, как из разбросанных среди равнины развалин выскочил всадник. На какое-то время он исчез в ложбине, а затем показался снова и во весь опор поскакал к кладбищу в центре фронта.