— Молль этого не мог.
— Вы снова о Молле! Молль! Вы просто замкнулись на этой дряни!
— Почему вы называете его дрянью? Сегодня утром вы уверяли, что едва можете вспомнить о нем.
— Я этого высокомерного дурачка совершенно забыл, а вы просто помогли его вспомнить. Многое, о чем я забыл, сейчас снова вспоминается. Да, наши мнения во многих вопросах различались. Именно он был одним из самых глупых в классе.
— Он закончил курс двенадцатым.
— Вполне возможно. Там было еще несколько личностей такого сорта. Фотографическая память, но ни малейшего интеллекта. Без наставления или устава они не смогли бы отвести взвод от нужника до плаца.
— А что вы скажете о капитане Дугониче?
— Он что, тоже стоит в списке?
— Вас это не должно беспокоить. Вы его что, тоже забыли?
— Черт побери, нет. Я хотел сказать, так точно, нет, — поправился он, ухмыляясь. — Как можно забыть Титуса Дугонича! Это был, действительно, всадник! Атилла гуннов, хотя он и был жалким сербом. На свете нет дикой лошади или дикой бабы, которых он не смог бы укротить.
— Какие у вас с ним были отношения?
— Вообще никаких. Мы принадлежали к разным группировкам. Абсолютное равенство в офицерском корпусе существует только в теории. Подхалимы у него были в чести, с которыми он любил проводить свободное время. Такие вечера обычно заканчивались битьем стекол в кофейнях и отправкой минимум пары полицейских в госпиталь на зависть всем полицейским Вены — ведь, наряду со щедрой платой за молчание, они еще и отдыхали там, то есть лечились, довольно долго. В любом случае он со своими однокашниками практически компанию не водил. Его друзьями были гусары и драгуны венского гарнизона. У них и денег было не меньше, чем у него, да и в пьянке или похождениях с проститутками они ему не уступали. Это было обязательным условием для допуска во дворец Дугонича на Херренгассе. Я уверен, что эти правила действуют и поныне.
— А вы не преувеличиваете? — спросил Кунце. — С чего бы это человек с такими низкими моральными качествами стремился попасть в военное училище и в Генеральный штаб?
— Потому что он это мог себе позволить. Я не имею в виду финансовую сторону. Необходимым интеллектом он обладал. Но использовал его исключительно для того, чтобы сделать карьеру. Полевая служба, сказал он мне однажды, претила ему, поэтому он решил пойти в военное училище. Ну, а когда он попал в училище, тут препятствий для него уже не было.
— Вам он нравился?
— Не совсем. Но он был мне и не противен.
— Лейтенант Хоффер был его другом?
Дорфрихтер сделал удивленное лицо.
— Хоффер? Это не тот ли, который покончил с собой в Инсбруке? Вполне возможно, что они дружили. Ничего не могу об этом сказать. Я уже говорил, что с Дугоничем почти не общался.
Кунце решил захлопнуть ловушку.
— У вас были контакты с капитаном Аренсом?
Аренс не был в числе получателей циркуляра.
Впервые в этот день Дорфрихтер, казалось, не был готов к вопросу. По всей видимости, он не знал, как он должен на это имя реагировать. Кунце казалось, что ему слышно, как напряженно идет работа мысли в голове обер-лейтенанта.
Конечно, Дорфрихтер был готов, что ему зададут многочисленные вопросы по тем десяти фамилиям, которым отправлены циркуляры Чарльза Френсиса. Часами, стоя у окна, он размышлял, как ему на них реагировать, какие ответы он должен давать. Перехитрить, ввести в заблуждение следователя с полным правом принадлежит к стратегии обвиняемого, который должен себя защищать. Но на вопросе об Аренсе обвиняемый споткнулся, хотя и на долю секунды. Эта заминка не прошла мимо внимания Кунце.
Наконец обер-лейтенант заговорил:
— Аренс был номер один. По-настоящему способный и чертовски здоров. Этот будет со временем или шефом Генерального штаба, или его застрелит какой-нибудь лейтенант. Насколько я слышал, он прикомандирован к железнодорожному бюро, хотя он относится к секретной службе. — Дорфрихтер становился все более разговорчивым. — Аренса никто не любил, включая преподавателей. Как они ни пытались усложнить ему жизнь, остановить его они не смогли.
— А как у него обстояло дело с верховой ездой?
— Здесь у него было все в порядке. Не думайте, господин капитан, что старый Кампанини простил бы ему малейшую ошибку.
— Создается впечатление, что он вам довольно сильно нравился. Аренс, имел я в виду.