— Вот это действительно приятный сюрприз! — сказал он Кунце и провел его в свое бюро. — Я слышал, что тебе поручили вести дело Дорфрихтера. На днях хотел тебе позвонить, но соединяли так долго, что пришлось положить трубку.
— Как раз поэтому я к тебе и пришел — из-за дела Дорфрихтера.
— Ну что, ты уже разобрался с ним? В газетах почти ничего не пишут.
— Есть довольно убедительные улики, и только. Многое мне все еще не ясно. Например, почему он выбрал десять офицеров — если предположим, что он действительно Чарльз Френсис, — из пятнадцати или, собственно, из шестнадцати? Потому что он включил Хедри, который не был представлен к повышению? Почему он остальных шесть не включил в свой список?
— Назови-ка мне эти шесть фамилий, может быть, я найду объяснение.
— Аренс, Шёнхальс, Виддер, Траутмансдорф, Мессемер и Айнтхофен.
— Партия войны! — закричал Герстен. — Они разделяли его взгляды, или он их: чем раньше мы нападем на Балканы, тем лучше. — Он задумался. — Но были и другие того же мнения. Молль, например, и Хедри. У него, наверное, были и другие причины.
— Какие же причины у него могли быть в этом случае? — спросил Кунце.
Герстен ответил не задумываясь:
— Его жена! Ничего другого я придумать не могу. Но имей в виду, Эмиль, это только мое предположение. Ты сам сказал, что полностью не уверен, что Дорфрихтер виновен.
— Даю тебе слово, что все, что ты скажешь, останется между нами.
— Я познакомился с Марианной Грубер через ее зятя, строителя, с которым имел дело мой отец, — рассказал Герстен. — Я тогда был без ума от нее и был готов на все, чтобы затащить ее в постель, но, к сожалению, у меня ничего не вышло! Это было в Вене, я тогда был на втором курсе училища. Как-то раз какой-то купеческий союз давал бал — абсолютно не мой случай! Тем не менее я предложил себя в качестве кавалера для Марианны — конечно, под присмотром мамаши. По какой-то причине, не помню, я не смог пойти с ней и попросил Дорфрихтера заменить меня. И этот чертов идиот влюбился в нее в тот же вечер. Он совершенно потерял голову, и это при том, что более хладнокровного и владеющего собой мерзавца трудно найти. До этого он строил куры племяннице фон Мольтке. Она была старше его и выглядела как валькирия, но родство с шефом немецкого Генерального штаба, без сомнения, способствовало бы его карьере. И всем этим он пренебрег ради Марианны Грубер. Я же ничего не знал, что у них дело далеко зашло, и продолжал по-прежнему ухлестывать за Марианной, пока она мне не сообщила, что они обручены. Узнав об этом, я попытался с ним поговорить по-хорошему — в его же собственных интересах, — потому что я не считал ее такой уж завидной партией для него. Но он посоветовал мне не совать нос в чужие дела. С той поры я для него не существовал больше. — Герстен замолчал, задумавшись. — Когда он был направлен в Кешкемет, я случайно встретил Марианну. Из того, что она мне рассказала, я сделал вывод, что он ее водит за нос. По-видимому, ему стало ясно, что женитьба на ней может повредить его карьере, и он пытался выпутаться из этой истории. Я тогда слыхал краем уха, что у него в каждом гарнизоне были подружки. Видно было, что Марианна сильно переживала все это, и я, естественно, был готов ее утешить. Само собой, ни о чем серьезном не могло быть и речи. Я даже представлял себе, как бы смог преподнести своему отцу такой сюрприз, что хочу жениться на Марианне Грубер, чья мать владеет хозяйственной лавкой на Хангассе. Мало-помалу Марианна начала оттаивать. Она разрешила мне провожать ее из церкви и соглашалась даже пройтись со мной вокруг парка. Вероятно, что-то дошло до Дорфрихтера, во всяком случае, однажды он неожиданно появился в Вене. Через две недели они поженились. Обе семьи — его и ее — сумели как-то насобирать тридцать тысяч крон для залога. Когда он после этого был переведен в Боснию, он не смог сразу взять ее с собой. Сначала надо было найти подходящую квартиру. В прошлом году, примерно в это время, я что-то покупал в магазине, когда туда зашла Марианна. Увидев меня, она повернулась и вышла. Наверняка она подумала, что ему не понравится, если кто-то скажет, что нас видели вместе. Она все еще была очень красива.