— Мог бы Дорфрихтер быть Чарльзом Френсисом? — повторил свой вопрос Кунце.
Капитан Ходосси на минуту задумался.
— Думается, мог бы. Но тебе будет это чертовски трудно доказать.
После Будапешта Вена показалась Кунце единственным местом в мире, где следует жить. Он узнал от кухарки, когда вернулся домой, что Роза уехала в Грац на похороны дяди Пауля. Не успел он сесть за стол, как она позвонила.
— Он умер еще позавчера. Завтра похороны, — прокричала она в трубку. Телефон был для нее все еще чем-то загадочным, и она всегда опасалась, что ее не услышат. — Адвокат сказал: чтобы уладить все с завещанием, потребуется еще несколько недель. Никаких осложнений не должно быть, но я на всякий случай пробуду здесь до конца.
«Еще и покойник не успел остыть, как она уже с адвокатом поговорила», — подумал Кунце, но тут же устыдился своих мыслей.
— Береги себя, — сказал он Розе и в тот же моменте тяжелым сердцем понял, что не скучает о ней. Он чувствовал усталость и был рад, что ужинать будет один.
В эту ночь, после бутылки бургундского, он спал крепко, без снов.
В первый раз, подумал Кунце, с лица Дорфрихтера исчезло выражение упрямства. Он по-прежнему продолжал свои ежедневные прогулки перед открытым окном, и на щеках его играл тот розовый румянец, который появляется, когда человек заходит с мороза в помещение. После обычного приветствия и ухода охраны обвиняемый, вздохнув, опустился на стул.
— Эти проклятые коридоры, — сказал он. — И лестницы! Я сегодня прошел весь Ринг и Кай. От Оперы и назад. Никаких сил не осталось. — Он закурил сигарету, которую ему предложил Кунце. — Вы что-нибудь слышали, господин капитан, о моей жене и о ребенке? — Он медленно выпустил дым от сигареты.
— Нет, с тех пор ничего не слышал. Но меня в последние дни не было в городе. Я ездил в Будапешт и встречался с вашим другом капитаном Золтаном Ходосси.
Кунце внимательно следил за лицом арестованного. За исключением узкого круга лиц из военных, никто не знал, что Ходосси также входит в число лиц, получивших циркуляр Чарльза Френсиса. Он получил циркуляр одним из последних, и командир предупредил его никому об этом не сообщать. Упоминание имени Ходосси должно было застать врасплох Дорфрихтера — при условии, конечно, что он был Чарльзом Френсисом.
На его лице отсутствовала какая-либо реакция. Он спокойно смотрел на Кунце, затянулся несколько раз сигаретой и потушил ее.
— Вы, наверное, ждете сейчас моего вопроса, зачем вы ездили к Ходосси? — Его тон был несколько резковат.
— Ну, если вы считаете его важным.
— Я вообще не придаю ему никакого значения. И почему я должен облегчать вам жизнь? — Ироническая улыбка появилась снова. — И над вашим следующим вопросом потрудитесь подумать сами и не ждите от меня подсказки.
— Никто ее и не ждет, — проворчал Кунце. — Вы были дружны с капитаном Ходосси?
— Даже очень. Надеюсь, мы и теперь остаемся друзьями. Он просто порядочный парень. Особенно для венгра.
«Точно так же сказал и Молль», — вспомнил Кунце.
— Вы не любите венгров? — спросил он.
— Я ничего не имею против них, но этот их красно-бело-зеленый патриотизм действует мне на нервы. И я до сих пор не уверен, насколько в случае войны на них можно будет положиться. На них можно полностью полагаться, если им будут предоставлены очередные привилегии. У нас, видит бог, и в мирные времена хлопот с ними было предостаточно.
— Вы все время рассуждаете так, как будто война неизбежна, — заметил Кунце. — Разве вы не считаете, что мы живем вполне достойной жизнью? И что в случае войны мы потеряли бы гораздо больше, чем выиграли?
— Это зависит исключительно от того, кто будет командующим. Старые дряхлые эрцгерцоги или молодые люди с современными неортодоксальными идеями.
— Люди вроде вас?
— А почему бы и нет, господин капитан?
— И первое, чтобы вы сделали, — это людей вроде нас, неисправимых пацифистов, поставили бы к стенке, ведь так?
— Так точно, господин капитан, — ухмыльнулся Дорфрихтер.
— Будем тогда считать, что нам повезло, что мы пока живем без войны. — Кунце пытался справиться со своим гневом. Он был взбешен, что случалось не часто. Виною тому был Дорфрихтер, и он презирал его, но еще больше самого себя. — Мы остановились на Ходосси. Вы сказали, что были друзьями. А как вы относились к его отцу?