Он указал выход ненависти. И серая, грязная, оскалившаяся масса, словно цунами, хлынула в распахнутые двери.
Петровский снял куртку.
– Вы что, Тарас Васильевич? – испуганно спросил Антон.
– В конце концов, я ведь тоже оборотень, – просто ответил тот. – Попробуем поговорить.
– О чем с ним сейчас говорить? Он убьет вас, Тарас…
Договорить он не успел. Перебивая его, захрипело переговорное устройство, -… зываю, вызываю Петровского. Тарас поднял рацию.
– Да? – спросил он.
– Ну, как тебе шоу? – спросил голос, с которым они беседовали в милиции. Голос провонявшего бензином бомжа. Голос Кукловода.
– Многих он уже на тот свет отправил? – вместо ответа спросил Петровский.
– Он отправит всех, – ответил Голос без интонаций. – Крепкого ты мальчика воспитал, но мне он не подходит.
– Почему же?
– Он слаб, – ответил Голос. – Он не убийца. Другой бы убил вообще всех, а он… То, что с ним сейчас происходит, ты же знаешь, временное. Когда он придет в себя, вполне возможно, и руки на себя наложит. Зачем мне такой?
– Вырасти своего.
– Я подумаю. Да, кстати, связь я вам возвращаю, мне она больше ни к чему. До встречи, Тарас.
– Ты так и не представился.
– Ах, да, – сказал Голос. – Когда-то меня звали Тензор. Помнишь такого?
– Маленький мальчик со взрослыми амбициями? Которого так и не удалось загнать к психиатру? Разве ты еще жив?
– Я уже жив. Я вернулся, Петровский. И рад, что ты меня помнишь, – удовлетворенно сказал Тензор. – Мы с тобой еще встретимся, обещаю.
– В следующей жизни, – ответил Тарас.
– В этой, – сказал Тензор и отключился.
Сейчас же вместо него в рации зазвучал голос Михаила Токарева.
– Группа Петровского, отзовитесь! Петровский, прием!
– Здесь мы, – ответил Тарас. – Как там, в офисе?
– А! Наконец-то! – обрадовался Токарев. – Докладываю, три джипа выехали обратно. Состав экипажа такой же. А в офисе – резня.
– Как же они выехать-то смогли? – переспросил недоуменно Тополев. – А собаки?
– Почти все собаки – в здании. Тарас подскочил, всплеснув руками.
– Боже мой! – закричал он. – Андрей Васильевич, поехали! Только бы успеть…
Они стремительно ворвались в распахнутые, перекошенные ворота. Повсюду валялись собачьи трупы, двор был залит кровью, и клочья шерсти летели из-под колес.
Джип несся к офису.
– Стой! – закричал Петровский.
Максим, страшный, жутко изменившийся, шагал им навстречу. Кое-где на его фигуре, весьма смутно напоминавшей человеческую, сохранились остатки одежды.
– Вот это да… – прошептал Тополев.
Машина, пройдя несколько метров юзом, остановилась. Максим настороженно замер. Петровский открыл дверь.
– Антидот заряжен? – спросил он у Дремова.
– Ага, – ошарашенно произнес тот, не в силах оторвать глаз от оборотня.
– Приготовься.
Тарас вылез наружу, в дождь и холод, и тут же ботинки окунулись в грязную бурлящую воду.
– Максим! – крикнул он. – Это я, Тарас! Узнаешь?
Дронов на негнущихся ногах сделал несколько шагов к машине. Вместо правого глаза зияла кровавая дыра с белеющими осколками кости, а грязная мокрая шерсть по всему телу была слипшейся от крови. Полуруки-полулапы сжимались и разжимались, выпуская длинные когти.
– Зач-чем-м пр-р-риш-шел? – прорычал Максим напряженно.
– За тобой. Где Семен?
– М-мер-р-р-тв…
– Остальные?
Морду монстра исказило нечто похожее на ухмылку.
– Б-бр-р-рат-тья…
За спиной Тараса раздалось несколько быстрых хлопков, а на груди Дронова вдруг один за другим появились белые шарики.
Монстр поднял лапы в недоумении, потом посмотрел на Тараса и издал рев, перекрывший на мгновение шум дождя.
– Пр-р-ред-д-дат-тель, – прорычал он и медленно повалился на землю.
Петровский вытер пот со лба.
– Быстро к офису, – сказал он в открытую дверь. – Всех наших – сюда. Всю нашу – только нашу! – медицину тоже сюда. Постарайтесь спасти хоть кого-то. И, Антон, свяжись, наконец, с погодниками, меня этот дождь достал окончательно.
– А вы, Тарас Васильевич?
Петровский махнул рукой и захлопнул дверь. Джип рванул дальше, а он, сделав несколько шагов вперед, присел рядом с Максимом.
Тот лежал навзничь в пенящейся луже, уставившись единственным оставшимся глазом в темное, затянутое свинцовыми тучами небо. Струи дождя стегали его по окровавленной шкуре, по свежим шрамам и изуродованному лицу. Антидот уже начал действовать. Тело медленно съеживалось, вновь обретая человеческие формы, а лицо – прежние черты. Из безжалостного и неуправляемого оборотня Максим вновь превращался в самого себя.
– Прости меня, парень, – произнес Петровский и, протянув руку, погладил пальцами расползающуюся под дождем мокрую шерсть. – Прости, Максим. В этот раз я многого не успел.
Эпилог
Они сидели на скамейке в больничном парке, под сенью расцвеченных всеми цветами осени деревьев. Петровский курил свою неизменную трубку, задрав голову к безоблачному небу. Максим крошил хлеб и кормил драчливых голубей.
– Как же все-таки хорошо! – нарушил молчание Тарас. – Обожаю осень.
– Да вы, по-моему, любое время года любите, – заметил Максим.
– Я вообще жить люблю, – объявил Петровский.
– Я, как выяснилось, тоже, – усмехнулся Максим.
Тарас обернулся к нему.
– Как-то безнадежно прозвучало, – заметил он.
– А как еще может прозвучать? – пожал плечами Максим. – Как вспомню ту мясорубку…
– Знаешь, хорошо, что они хотя бы догадались вывезти посторонних. Спасли десять невинных жизней. Мы же потом беседовали со всеми. Они ни сном ни духом, как, впрочем, и ты. Ты тоже был хорош. Ну, надо же было такое придумать, а? Ты о собаках где прочитал?
– В кино видел, – буркнул Максим. – Помните, фильм такой был, «К-9»? Про собаку полицейскую. Там герою Джеймса Белуши долго объясняли, кто такой альфа-лидер.
– И кто же?
– Вожак стаи.
– Но зачем, Максим? Ты бы и так их голыми руками…
Максим потер лоб.
– А я знаю? – с тоской произнес он. – Ведь это не я придумал.
Тарас помолчал.
– Ты, кстати, когда догадался здание-то поджечь?
– Не помню. Наверное, когда обнаружил, что Борзов застрелиться успел. От злости, наверное, и поджег; Не слышно о «Сигме»?
– Полностью пропала с рынка. Я было решил, что формулу те увезли, которых ты выпустил. Мы же их впопыхах так и не взяли. Оказался не прав.
– Я бы их тогда не выпустил. Кто они такие были?
– Да тоже, знаешь, те еще подарки, – махнул рукой Петровский. – Из конкурирующей организации. С ними потом как-нибудь разберемся. Ты что поделывать-то намерен? Сидеть, страдать и убиваться?
Максим бросил голубям горсть хлебных крошек.
– В себя немного приду – и за работу. Ваше предложение все еще в силе?
– А как же. Мои предложения всегда в силе.
Тарас поднялся.
– Ладно, Максим, – сказал он. – Пойду я.
– Ничего себе! – возмутился тот. – Приехали на полчаса, двадцать минут из которых дымили трубкой. Что ж так-то?
– А у тебя уже другой посетитель, – улыбнулся Петровский, кивнув в сторону больничного корпуса. – Ты уж прости старика, взял на себя смелость.
Максим обернулся, и хлебные крошки посыпались на землю.
Около машины Тараса стояла, робко переминаясь с ноги на ногу, Алена. Вот, поймав его взгляд, подняла руку, неуверенно помахала. Совсем на себя не похоже.
– Тебе многое надо ей рассказать, – произнес Петровский, улыбаясь. – И ей тебе наверняка тоже… А я уж поеду, Максим. И даже не упрашивай меня, старика, с вами, молодыми, остаться.