…Обычный одесский дворик, запах жареной рыбы, голубцов, борща, бензина и котов. Последний запах перебивает абсолютно все другие.
— Нюма! — кричу я, — Нюма!
Открываются сразу несколько окон. Из окна на втором этаже высовывается лохматая голова.
— Какой Нюма имеет вас интересовать? Если этот гицель Розенталь, то он с утра ещё, ушёл на морэ, на Ланжерон. Из окна на третьем этаже.
— Фима, вы не знаете, зачем тогда говорите и морочите человеку его голова?! Нюма ни на каком не на море. Он уехал в Израиль.
— Можно подумать, что в Израиле моря нет?!
— Сами вы уехали в этот ваш Израэль, — это уже из глубины двора. — Нюма не такой поц, чтобы переться в Израэль.
— Вы таки правы, Нюма не поц. Нюма кажный месяц получает посылки с Америки. А шо получаете вы, мадам Ниссенбойм?
— Молодой человек, не слушайте этих адиётов. Они вам расскажут где Нюма! Что они могут знать за Нюму, если они даже свой, пардон, пенис, не могут найти в трусах.
— Ты бы, дядя Саша, лучше помолчал, а то я тибе щас припомню, как ты без трусов выпрыгнул из Фириного окна, когда её муж вернулся.
— Это той Фиры, чей муж моряк, или той Фиры, чей муж уголовник? — присоединяется к беседе мадам, чья голова в бигудях торчит из, как мне кажется, чердачного оконца.
— Можно подумать, шо какая-то разница есть! — А это уже дедушка, из увитой виноградом беседки, решил вставить и свои “пять”, — как по мне, — продолжает дедуган, — то никакой разницы нет!
— Это вы расскажите своему внуку, милиционеру, Иван Митрофанович, вот где бандит, так бандит!
Тише, ша, шо человек может за нас подумать? Вы Нюму шукаете, да? Знаете, вам лучше спросить у его тёщи, Исидоры Яковлевны, Вы знаете, где она живёт?
… вёт, вёт, вёт…
Тишина… Не открылось ни одно окошко, ни одна голова не высунулась поинтересоваться, а кого там ищут, и “хто пришёл”? Достаю из сумки китайскую “Свободу” и ставлю её на массивную, наполовину вросшую в землю каменную тумбу. К ним когда-то, давным-давно, привязывали лошадей.
Вот такой у тебя теперь постамент будет, — говорю я статуэтке.
— Сэр! Сзади раздаётся голос Мюллера, начальника моей службы безопасности. Белокурой бестии, шести футов, двух дюймов, росту и двухсот фунтов тренированных мышц, весу. Не подумайте, что я плачу ему полтора миллиона в год только за это и ещe его голубые арийские глазки.
Мюллер, — профессионал, прошедший все региональные войны конца двадцатого и начала двадцать первого века, мастер кун-фу, чемпион Берлина по стрельбе из пневматического пистолета.
— Сэр, звонили из секретариата губернатора. Переговоры назначены на 20:00.
— ОК, Генрих! В Кемпинский! — говорю в микрофон водителю, садясь на заднее сиденье бронированного пятитонного “Bentley”.
Если вы подумали, что я мог сжечь несколько тысяч галлонов первосортного Jet A лишь для того, чтобы взглянуть на уродливую домину на месте бывшего летнего кинотеатра, прокатиться на “шару” на древнем троллейбусе, или выслушать перебранку давно ушедших в мир иной одесситов, то вы — романтики, господа!
А я не романтик. Я — бизнесмен. Нет лучшего средства от ностальгии, чем что-то дёшево купить, чтобы затем дорого продать.
Сегодня я, похоже, таки добью этих жуликов, распродающих налево и направо то, что не ими построено. “Припортовый” стоит значительно больше тех денег, что я им заплачу. Значительно больше. Я бы мог, конечно, заплатить даже две их цены, но дело принципа! Нечего баловать ворюг.
Да, кстати, а вы не знаете, бутылки сейчас в Одессе принимают?