— Люди бестактны.
Борисыч вставляет в рот сигарету, сминает пустую пачку и выбрасывает в урну, прикрепленную к боку скамьи.
— А можно и мне?
— Так последняя ведь.
Чувствуя себя ужасно нелепой, пожимаю плечами. Идиотка, говорю ж.
— Если не побрезгуешь — на, травись, — добавляет, затянувшись.
Какая глупая ситуация. Откажусь — подумает, что побрезговала. Нет — придется курить одну сигу на двоих, а это слишком интимно. Но как же хочется! Как вкусно пахнет дым… Я вот лично не понимаю этих всех айкосов с их мерзким ароматом гнили.
Пауза затягивается. Бутенко тоже… Не глядя на него, протягиваю руку. Сигарета из его пальцев перекочевывает в мои.
— Только смотри, чтобы никто не шел.
— Неужто до сих пор мамку боишься? — белозубо улыбается Георгий Борисович.
— Еще как.
Прикрываю глаза. Сигарета скворчит. Шумит море, баюкая окунувшееся в него одним боком солнце. Можно сколько угодно притворяться, что все хорошо…
— Георгий Борисыч, как думаешь, какая вероятность больше? Что перепутали биоматериал, отданный на анализ, или… его же, но на ЭКО?
Отдаю сигарету. Бутенко глубоко затягивается.
— Я бы сказал, что и то, и другое невозможно, — наконец, говорит он.
— Вот ты онколог. Через тебя проходят миллионы анализов, всяких биопсий, неужели никогда не бывало сбоев?
— За столько лет всякое случалось.
— Вот видишь. Уверена, при повторном тесте мы получим совсем другой результат.
— Дай бог. — Бутенко возвращает мне сигарету и добавляет: — Эль, а ты на материнство не думала сделать тест?
— З-зачем? — давлюсь дымом.
— Если биоматериал перепутан на этапе ЭКО, где гарантия, что была взята твоя яйцеклетка?
ГЛАВА 3
— Эля, я не понимаю. У вас что-то случилось?
— В каком смысле? — удивляюсь я.
— Это ты мне скажи, почему ты сегодня такая дерганая. Ушла куда-то. Юрчик вообще напился. Я его никогда не видела в таком состоянии.
— Мам, — закатываю глаза. — Папа тоже еле ноги переставляет. Я ж не спрашиваю, что у вас случилось.
Невольно растягиваю губы в улыбке, наблюдая за не слишком успешной попыткой отца погрузиться в такси при посильном участии моего свекра. Вот уж у кого праздник удался, так это у этой парочки.
— Тоже мне нашла с кем сравнивать! Я тридцать лет с этим выпивохой живу.
— И неплохо ведь живешь, мам.
— Неплохо, — соглашается та, — но Юрчик наш не пьет почти, а тут, Эля!
— Мам, ну что? Не я же в него водку заливала.
— Ага. Это твой непутевый папаша взялся мне зятя спаивать! Ух, я дома ему задам!
— Не надо. Не ругайтесь. И давай уж садись, а то придется простой оплачивать.
— Тогда до скорого, — мама крепко меня обнимает, ведет носом, принюхиваясь: — Ты что, смолила, Элька?
— Да ты что?! — округляю в праведном гневе глаза. — Это я от Борисыча прокоптилась.
— Смотри мне!
— Ой, все! Мне не пятнадцать.
— Ладно, не злись. Ты помнишь, что мы на Янтарный собирались? Хочу новую мормышку попробовать в деле.
— Помню, — уверяю я. — Созвонимся ближе к выезду, ладно? Может, к нам и Любовь Павловна присоединится.
Родители, наконец, уезжают. Беру хорошенько вмазанного свекра под руку и веду к дому, где нашего возвращения ожидает взволнованная свекровь.
— Вот это погуляли! — качает головой.
— Да уж. — Со смешком передаю Игоря Ивановича в надежные руки супруги. — Мишка спит?
— Да, Элечка, уложили.
— Спасибо. Я тоже, наверное, пойду. Или надо помочь убраться?
— Да я уже справилась. Иди, моя хорошая, отдыхай.
Вымученно улыбнувшись, поворачиваюсь к лестнице на второй этаж. Поднимаюсь вверх под тихие голоса родных. О чем, интересно, они беседуют? Игорь Иванович ведь лыка не вяжет!
Наша спальня и детская расположены по правую сторону от лестницы. Спальня свекров и кабинет — по левую. На цыпочках захожу к себе. В комнате такой перегар, что самой опьянеть можно. Первым делом распахиваю окно. Между перспективой замерзнуть к утру или задохнуться я выбираю меньшее из зол. И только потом бесцеремонно расталкиваю мужа:
— А? Что? — подслеповато щурится тот.
— Ты всю кровать занял. Ляг нормально.
Дождавшись, пока Юра перевернется так, чтобы и мне было куда лечь, достаю из-под подушки ночнушку и иду в ванную. И вот тут моя выдержка резко заканчивается. Тело охватывает озноб. К горлу подкатывает колотящееся сердце, уши закладывает, как при подъеме по серпантину. Трясущимися пальцами кое-как расстегиваю брючки, а вот жемчужные пуговички на блузке ни в какую не поддаются. Обидная неудача, которая для меня становится последней каплей. Сползаю по стенке на пол и вою, заткнув рукой рот.