То же самое рассуждение на уровне целого и частей – на сей раз он тоже прибегает к нему, ссылаясь не на принцип тотальности, а на принцип причинности: то, что мы воспринимаем, есть всегда следствие, необходимо, чтобы существовали причины. И необходимо, чтобы причины воспринимались сами по себе, иначе не будет восприниматься следствие. На сей раз капельки – это уже не частицы, которые составляют волну, а волны – не частицы, составляющие море, но капельки и волны «вступают в игру» как причины, производящие следствие. Вы скажете мне, что разница небольшая, но я как раз замечу, что во всех текстах Лейбница всегда существуют два отчетливых аргумента, которые непрерывно сосуществуют: аргумент, основанный на причинности, и аргумент, основанный на частях. Отношения «причина – следствие» и отношения «часть – целое». Вот так, стало быть, наши осознанные восприятия погружаются в поток малых неосознанных восприятий.
С одной стороны, необходимо, чтобы это было так логически, в связи с принципами и их требованиями, но великие моменты наступают, когда опыт подтверждает требование великих принципов. Когда происходит прекраснейшее совпадение между принципами и опытом, философия познает момент своего счастья, даже если это личное счастье философа. И как раз в этот момент философ говорит: все хорошо, все как надо. И тогда необходимо, чтобы опыт демонстрировал себя лишь при определенных условиях дезорганизации моего сознания, когда малые восприятия взламывают врата моего сознания и захватывают меня. Следовательно, когда мое сознание расслабляется, меня захватывают малые восприятия, которые все-таки не становятся восприятиями осознанными; они не становятся апперцепциями, потому что захватывают мое сознание, только когда оно дезорганизовано. Вот в этот момент меня заполняет целое море малых восприятий. И дело не в том, что эти малые восприятия перестают быть осознанными, дело в том, что я перестаю быть осознающим. Но я их переживаю, я пережил их неосознанно. Я не репрезентирую их, я их не воспринимаю, но они тут, они кишат. В некоторых случаях. Я получаю сильный удар по голове: оглушенность, вот пример, который все время возвращается у Лейбница. Я оглушен, я теряю сознание, и на меня наступает море малых неосознанных воспоминаний: шум в голове. Руссо знал тексты Лейбница, у Руссо будет жестокий опыт потери сознания после тяжелого удара, он рассказывает о возвращении в сознание и о кишении малых восприятий. Это знаменитейший текст Руссо из «Прогулок одинокого мечтателя»: возвращение в сознание.
Поищем опыт мысли: у нас даже нет необходимости ставить этот мысленный опыт, нам известно, что дела обстоят именно так, и тогда мы мысленно ищем тип опыта, соответствующий принципу исчезновения. Лейбниц же идет гораздо дальше и говорит: не это ли называется смертью? Здесь возникают проблемы для теологии. Смерть – это состояние живого, которое не перестает жить; смерть – это каталепсия, – Эдгар По, да и только! – просто жизнь, сведенная к уровню малых восприятий.
И опять-таки главное не в том, что они захватывают мое сознание, а в том, что мое сознание расширяется, утрачивает всю свойственную ему силу, разжижается, поскольку теряет самосознание, – дело еще и в том, что весьма причудливым образом оно становится бесконечно малым сознанием малых неосознанных восприятий. Вот где смерть. Иными словами, смерть есть не что иное, как некое обертывание: восприятия перестают развертываться в сознательные апперцепции, они оборачиваются бесконечностью малых восприятий. Или же, говорит Лейбниц, это похоже на сон без сновидений, где очень много малых восприятий.