Берем реальность. Реальность есть? Есть, значит, что она? Бытие. Раз есть, значит, бытие. Какое бытие, чистое? Наличное. А в наличном бытии есть и небытие, следовательно, в реальности есть отрицание. Берем отрицание. Отрицание есть, ну раз мы его берем, на него смотрим, значит, оно есть хотя бы в нашем рассмотрении. Раз оно есть, значит, оно бытие, то есть реальность. В реальности есть отрицание, а в отрицании есть реальность, реальность есть отрицание, и каждое из них есть наличное бытие. То есть их разность (то, что они разные) снимается. Нет реальности отдельно, нет отрицания, нет качества отдельно, потому что реальность и отрицание — это одно и то же качество, только взятое в виде реальности и отрицания. Нет определенности отдельно от наличного бытия, и нет наличного бытия отдельно от определенности, нет отдельно определенности и наличного бытия этой определенности, а есть лишь определенное наличное бытие. Вот и все, все свернулось в определенное наличное бытие. Различия сняты, мы о них не забыли, но они сняты. Есть лишь определенное наличное бытие.
Вот когда читаешь «Науку логики» Гегеля, замечаешь такие интересные фразы про качество: «Качество еще не отделилось от наличного бытия, правда оно никогда и не будет от него отделяться». Мысль пошла в одном направлении и потом ее обратно повернули. Потому что, действительно, разве можно изолировать от наличного бытия его качество? Конечно, нельзя. А рассмотреть разве можно сразу и одну мысль, и противоположную ей? В голове же только одна мысль может поместиться сейчас. Я не знаю, как у кого, у кого две головы — у того две мысли сразу могут быть. Вот слушать можно двоих, смотреть двумя глазами, а мысль одну приходится рассматривать, сначала одну, а потом уже противоположную. Да и вообще разве не заслуживают мысли, чтобы их, прежде чем рассмотреть вместе, сначала по одиночке рассматривали? Их уважать надо, эти мысли.
Итак, есть лишь определенное наличное бытие, но это длинно. И вот это определенное наличное бытие короче называется налично сущее или нечто. Налично сущее, выражая единство наличного бытия и определенности, отвечает сразу на два вопроса: «Что?» и «Какое?». Пользуясь этой категорией, мы можем рассматривать нечто историческое, например, государство, войну, события такого-то года в Турции и т. д., некое нечто, наличное бытие, но определенное. Не вообще историю как некое историческое бытие, а конкретное историческое, какое-то событие, событие определенное, когда речь идет не просто о наличном бытии. Потому что, когда мы говорим «наличное бытие», мы говорим: налицо оно спокойное, хотя там внутри огонь — становление. А когда мы говорим «определенное наличное бытие», тогда мы еще обычно говорим о событиях в определенной стране в определенное время. И это значит, что мы не просто имеемдело с наличным бытием, но с определенным наличным бытием, с нечто. И чтобы подчеркнуть, что здесь определенность и наличное бытие неразрывны, Гегель употребляет выражение налично сущее.
Понятие сущего вы можете встретить во многих местах и у многих людей, в том числе у Пушкина: «И назовет меня всяк сущий в нем язык». Язык — это народ в данном случае, всяк сущий в нем язык. Тем более, что нация определяется в том числе и через язык как общность людей, которая характеризуется общностью экономики, территории, языка и культуры. Сущее — это непосредственное, но не существующее и не имеющее место быть, а вот сущее. Когда говорят сущий, — это значит непосредственный. В данном случае непосредственно то, что имеется налицо. Бытие — это то, что есть, но не обязательно здесь, непосредственно перед нашим умственным взором. То есть оно есть, но не здесь, а вот то, что здесь и перед нами, — это сущее. Налично сущее на какой вопрос отвечает: на вопрос «Что?» или на вопрос «Какое?». И на один, и на другой, на оба вопроса. Есть и другие примеры подобных понятий. Возьмем слово «раненый». Это слово тоже отвечает одновременно и на вопрос «Какой?» и на вопрос «Кто?». Привезли раненых. Каких? Раненых. Или кого привезли? Раненых. То есть есть такие категории, которые характеризуются единством бытия и определенности. Чтобы подчеркнуть эту слитность определенности и наличного бытия, ищутся в языке и подбираются соответствующие слова.
Зачем подбираются эти слова? Не является ли это игрой в слова? Вопрос резонный. Это зависит от того, как понимается истина. Все философы и во все времена понимали под истиной в науке соответствие понятия объекту. Так бывает с глубокими высказываниями, что они на поверхности не лежат и широко в студенческом, преподавательском обиходе не фигурируют. А всякиебессмысленныеили запутывающие дело понятия в обиходе гуляют вовсю. Например, говорят про постмодерн. Это с виду звучит ультрасовременно, это будущее наше, если буквально понимать. Ведь модерн означает современное, а постмодерн значит после современного, то есть будущее или то, чего еще нет. Это с одной стороны. С другой стороны, «пост» означает прошлое, то, что уже было, то есть постмодерн — это то, что когда-то было современным, а теперь уже не современное. То есть в понятии «постмодернизм» заключено очевидное логическое противоречие, но тем не менее его употребляют как нечто изысканное. Точно так же существует увлечение символизмом, когда символ стремятся подставить вместо понятия, соответствующего объекту. Выражение понятия требует поиска соответствующих слов, отражающих именно данный объект. Но если к истине не стремиться, можно просто вас обозначить цветочком, меня крестиком, или вас ноликом, а меня двумя крестиками. То есть когда какой-то знак употребляется просто как символ, он берется совершенно не в связи с содержанием того, к чему он применяется. Вот меня зовут Попов Михаил Васильевич, а не Федоров Иван Петрович. А если бы был Федоров Иван Петрович, что было бы? Да ничего, то же самое. То есть все эти имена собственные, символы ничего не выражают. И вот люди, которые ничего не хотят выразить или не могут ничего выразить, очень увлекаются символизмом, потому что всегда можно какие-нибудь кресты на что-нибудь наставить, нет проблем. Читаешь соответствующих авторов и думаешь: ну надо же, как сложно. Сложные символы.