не могут пошевельнуть головой, не могут повернуть туловище, чтобы посмотреть,
что делается за их спинами, они смотрят только на стену. За их спиной находится
выход из пещеры, освещаемый огнем. Перед входом построена перегородка, вдоль
которой движутся предметы, отбрасывающие тень, и эту тень видят узники на
стене. Если узники рождаются, живут и умирают все время в таком состоянии, то
для них эти тени являются истинными и единственно существующими вещами.
Люди будут исследовать тени, некоторые будут замечать, что такая-то тень
появилась после такой-то тени, будут находить некие закономерности. Одни люди
будут видеть больше таких закономерностей, другие меньше, их назовут учеными,
будут их прославлять и т.д.
Но представим, что кто-то зайдет в пещеру, освободит одного из узников и
заставит его выйти из пещеры. Не кажется ли вам, говорит Сократ, что этому
узнику станет вначале больно и неприятно, его члены будут неспособны двигаться.
Он не сможет смотреть на свет, который его вначале ослепит. Он захочет
возвратиться в пещеру. Тем более, что он вообще вначале ничего не увидит,
ослепленный ярким светом. Потом глаза его будут привыкать, он увидит сначала
контуры предметов, истинных предметов, которые отбрасывали тень на стену. В
дальнейшем он будет видеть все больше и больше подробностей, пока наконец он
не заметит существование самого Солнца, освещающего эти предметы. И что будет
с этим узником, если он опять вернется в пещеру? Опять увидит оковы, в которые
50
он был закован, опять увидит те тени, которые ходили перед ним. Он поймет и
будет всем рассказывать, что это всего лишь тени от истинных предметов, а
реальные предметы они не видят. И как на это будут реагировать соседи? Они
будут над ним смеяться, считать, что он сошел с ума, а если он будет упорствовать,
они могут его побить, и даже убить. (Очевиден намек на судьбу Сократа.) Не будет
ли казаться этому узнику, увидевшему реальный мир, смешными те почести и те
звания, которыми награждали друг друга узники этой пещеры за открытие
кажущихся закономерностей, когда он видел истинное бытие, выбравшись из
пещеры?
Тем не менее у самого Платона часто возникали вопросы, на которые он пока
не мог ответить. Однако, будучи философом, ставящим истину превыше всего,
Платон не мог и не хотел уходить от этих вопросов. Прежде всего, Платон находит
ряд недостатков в своей теории идей. Вот какой спор с самим собой он доносит нам
в диалоге «Парменид».
В этом диалоге несколько действующих лиц: Парменид, Сократ, Зенон, в
дальнейшем появляется Аристотель — некий математик. Я полагаю, что
использование этого имени не случайно, хотя Платон и говорит, что это не его
ученик, ставший знаменитым философом Аристотелем, а некоторый
малоизвестный математик. Но совпадение, наверное, все-таки не случайно, как не
случайно также и то, что аргументы, которые высказывает Парменид в этом
диалоге, чрезвычайно напоминают аргументы, которые впоследствии выдвинет
Аристотель против платоновской теории идей. Это позволяет сделать вывод о том,
что эта критика Платону уже была известна и что он сам и изложил ее в диалоге
«Парменид», оставив, правда, ее без ответа.
В начале диалога Сократ беседует с Парменидом и излагает ему вкратце суть
своей теории идей. На что Парменид спрашивает: «А существует ли идея огня,
воды, т.е. идея первоэлементов, стихий?» Сократ затрудняется ответить. «А
существует ли идея грязи, идея сора или идея такой мелочи, как волосы?» Сократ
уже более определенно отвечает, что нет, идеи грязи или сора не существует. Далее
Парменид еще больше развивает свои нападки на теорию идей и говорит, что это
учение противоречиво, ибо получается, что одной идее причастны сразу множество
вещей: скажем, множество деревьев причастны одной идее дерева. Следовательно,
идея должна делиться на части, чтобы быть одновременно во множестве вещей. На
это Сократ с легкостью возражает, что день тоже существует одновременно в
разных уголках земли и тем не менее не перестает от этого быть одним днем.
Далее, говорит Парменид, есть идея великого, но предмет, чтобы быть
великим, должен быть причастен не только идее великого, но сама идея великого
должна стать идеей великого и поэтому должна быть причастна некоей идее