Эту привычную для Ленина черту характера часто упускают из вида. Полностью лишённый сентиментальности, Владимир Ильич никогда не позволял себе смешивать личные симпатии и антипатии с принципиальными политическими вопросами. Но умел распознавать в других людях талант и пытался использовать его на благо общему делу. Злопамятность была абсолютно чужда этому человеку, который всю свою жизнь был невероятно лоялен ко всем своим товарищам. На протяжении нескольких месяцев после Второго съезда Ленин не оставлял попыток восстановить единство и даже согласился пойти на уступки, то есть был готов отдать завоёванные на съезде позиции. Крупская вспоминала:
«После съезда Владимир Ильич не возражал, когда Глебов предложил кооптировать старую редакцию, – лучше уж маяться по-старому, чем раскол. Меньшевики отказались. В Женеве Владимир Ильич пробовал сговориться с Мартовым, писал Потресову, убеждал его, что расходиться не из-за чего. Писал по поводу раскола Владимир Ильич и Калмыковой (Тётке) – рассказывал ей, как было дело. Ему всё не верилось, что нельзя было найти выхода»[209].
Сразу по окончании съезда Ленин призвал Мартова к соглашению. В письме к Аксельроду, отправленном 31 августа 1903 года, Мартов писал:
«С Лениным я виделся раз. Он просил меня передать всем предложение о сотрудничестве. Я сказал, что формальный ответ дам, когда мы вместе обсудим это формальное предложение, а пока отказался. Он много говорил о том, что, отказываясь сотрудничать, мы “наказываем партию”, что никто не ждал, что мы станем бойкотировать газету. В публике он даже говорит, что, готовясь выйти, если будет утверждён старый состав редакции, он имел намерение “работать вдвое более” в качестве сотрудника»[210].
Была бы воля Ленина, раскол тут же был бы устранён. Но едва ли не истеричная реакция меньшинства сделала соглашение невозможным. Потерпев поражение на съезде, группа Мартова начала наступление на большинство в целом и Ленина в частности. Юлий Осипович издал брошюру, в которой обвинил Ленина в создании «осадного положения» в партии. Атмосфера накалялась пропорционально важности вопросов, поставленных на карту. Осип Пятницкий, ответственный за распределение «Искры» в Берлине, вспоминал удивление и растерянность среди рядовых членов партии, знакомившихся с отчётами со съезда:
«Мы заслушали доклады обеих сторон о съезде, и сразу же началась агитация за то и другое направление. У меня получилась раздвоенность. С одной стороны, мне было жаль, что обидели Засулич, Потресова, с которыми я познакомился в Берлине, и Аксельрода, выкинув их из редакции “Искры”. <…> С другой стороны, я целиком стоял за организационную структуру партии, предложенную Лениным. Логика моя была с большинством, чувства мои (если можно так выразиться) – с меньшинством»[211].
Пятницкий был не одинок в своём отношении к расколу:
«…Известие о расколе на II съезде ударило нас как обухом по голове, – писал Луначарский. – Мы знали, что на II съезде будут последние акты борьбы с “Рабочим делом” [“экономистами”], но, чтобы раскол прошёл такой линией, что Мартов и Ленин окажутся в разных лагерях, а Плеханов “расколется” пополам, – это нам совершенно не приходило в голову. Первый параграф устава? Разве стоит колоться из-за этого. Размещение кресел в редакции? Да что они, с ума там сошли, за границей?»[212]
Это высказывание Луначарского, который стал одним из главных помощников Ленина на ближайшие несколько лет, замечательно отражало реакцию большинства членов партии к разделению на Втором съезде. Подавляющая часть партийцев была против раскола, действительное значение которого не было ясно даже главным действующим лицам.