И если он не обнаруживал ни малейшего сочувствия к прусским либералам и даже потешался над ними, то это объясняется тем, что и они, по его справедливому мнению, хотели добиться своих целей без решительной борьбы со своими политическими врагами. Говоря о возможном исходе столкновения между палатой и правительством, он с большою проницательностью замечает, что «судя по нынешнему настроению общественного мнения в Пруссии, надобно полагать, что противники нынешней системы находят себя слишком слабыми для военной борьбы и готовы смириться при первой решительной угрозе правительства, что оно прибегнет к военным мерам»*. Так оно и вышло. Чернышевский был прав в своем презрении к прусским либералам. Они действительно хотели, чтобы конституционный порядок утвердился в Пруссии сам собой. Они не только не прибегли к решительным действиям, - за это их нельзя было бы винить, так как при тогдашнем соотношении общественных сил это было невозможно, - но в принципе осуждали всякую мысль о таких действиях, т. е.
NB
NB
NB ?
* Сочинения, т. IX, стр. 241.
565
ЗАМЕЧАНИЯ НА КНИГЕ Г. В. ПЛЕХАНОВА «Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ»
препятствовали, насколько это зависело от них, такому изменению общественных сил, которое позволило бы прибегнуть к таким действиям в будущем...
В противоположность Лассалю, он в своих рассуждениях о прусских делах выступает гораздо более последовательным идеалистом, чем во многих других своих статьях политического или исторического содержания. Эта разница тоже должна быть целиком отнесена на счет «соотношения общественных сил». В
Пруссии, как ни слаб был прусский капитализм сравнительно с тем, что он представляет собой в настоящее время, все-таки уже начиналось рабочее движение в новейшем смысле этого слова; а в России только начинало расцветать т о д в и ж е н и е р а з н о ч и н ц е в, которое называется обыкновенно движением и н т е л л и г е н ц и и...
Политические обозрения Чернышевского предназначались для «лучших людей», которым нужно было знать, чему они должны учить отсталую массу. Дело «лучших людей» сводилось главным образом к пропаганде. Однако не исключительно к ней. «Простонародье», вообще говоря, не фигурирует на политической сцене. И то, что происходит на этой сцене, - тоже говоря вообще, - мало касается его интересов. Но бывают исключительные эпохи, в течение которых народная масса пробуждается от своей обычной спячки и делает энергичные, хотя нередко малосознательные попытки к улучшению своей судьбы. В такие исключительные эпохи деятельность «лучших людей» более или менее утрачивает свой преимущественно пропагандистский характер и становится а г и т а ц и о н н о й.
Вот что говорит Чернышевский о подобных эпохах:
«Исторический прогресс совершается медленно и тяжело... так медленно, что если мы будем ограничиваться слишком короткими периодами, то колебания, производимые в поступательном ходе истории случайностями обстоятельств, могут затемнить в наших глазах действие общего закона. Чтобы убедиться в его неизменности, надобно сообразить ход событий за довольно продолжительное время... Сравните состояние общественных учреждений и законов Франции в 1700 году и ныне, - разница чрезвычайная, и вся она в выгоду настоящего; а между тем почти все эти полтора века были очень тяжелы и мрачны. То же самое
NB т. е. демократическое
NB
NB
566
В. И. ЛЕНИН
и в Англии. Откуда же разница? Она постоянно подготовлялась тем, что лучшие люди каждого поколения находили жизнь своего времени чрезвычайно тяжелой; мало-помалу хотя немногие из их желаний становились понятны обществу, и потом, когда-нибудь, через много лет, при счастливом случае, общество полгода, год, много три или четыре года, работало над исполнением хотя некоторых из тех немногих желаний, которые проникли в него от лучших людей. Работа никогда не была успешна: на половине дела уже истощалось усердие, изнемогала сила общества и снова практическая жизнь общества впадала в долгий застой, и по-прежнему лучшие люди, если переживали внушенную ими работу, видели свои желания далеко не осуществленными и по-прежнему должны были скорбеть о тяжести жизни. Но в короткий период благородного порыва многое было переделано. Конечно, переработка шла наскоро, не было времени думать об изяществе новых пристроек, которые оставались не отделаны начисто, некогда было заботиться о субтильных требованиях архитектурной гармонии новых частей с уцелевшими остатками, и период застоя принимал перестроенное здание со множеством мелких несообразностей и некрасивостей...»