— Гляжу на вас, — обернулся к своим седокам старик, когда ручей остался позади, — что родные братья. Да и как иначе! Три года-то с лихвой бок о бок, из одного котелка да одной ложкой… Мы, к примеру, приехали тоже вроде к чужим людям, под Казань. А до того потом приобвыкли: как собираться в родные места, без слез не обошлось. У вас, надо быть, еще крепче было.
— Верно, папаша. — Николай Иванович закурил папиросу. — Надо бы крепче, да некуда.
Лирическое настроение нисходило на путников от разворошенных воспоминаний. Старик вздохнул. Кто знает, не вспомнил ли он лысого деда Алима, с которым там, под Казанью, закинув за плечи дробовички, обхаживали они по ночам поля над Волгой.
— Вот разошлись, разъехались… — Он снова вздохнул, обращая этот вздох, по-видимому, к лошаденке.
Но Николай Иванович услышал, ответил:
— Разъехались, да не расстались.
Что он хотел сказать этим? Вряд ли только себя с Кононовым имел в виду технолог Евстратов: работают, дескать, двое бывших бойцов-однополчан хоть и в разных цехах, но на одном заводе. Да и разве непременно под одной крышей надо жить и работать фронтовым товарищам, чтобы никогда не забывать друг друга, не терять связи и той огнем, боем, кровью скрепленной на войне дружбы, которая на всю жизнь останется в сердцах людей, как бы ни были различны их характеры, профессии, интересы и устремления? Ничего не скажешь: редко, может быть, реже, чем следовало, встречаются они, Евстратов и Кононов. Где-нибудь на заводском митинге увидятся, или на первомайской демонстрации встанут рядом в общую колонну, или в трамвае пожмут руки: «Как дела, Алеша?» — «Помаленьку, Николай Иванович». И все как будто бы. Но вот пришла пора, по-настоящему встретились, общее дело затеяли, и капитан Сорокин — откуда только взялся он! — принял участие в этом деле, и Мотя Сахаров обнаружился, и Петя Кудрявцев — ящичный — из-под Пскова откликнулся, с льнозавода, и даже полковник Федоров специально приехал из Прибалтики, чтобы взять на себя наиболее сложную задачу — договориться с директором фарфорового завода.
Вот о чем охотно рассказал бы Николай Иванович деду Павлу, не будь тут рядом Кононова, который своим осуждающим всякий длинный разговор молчанием сковывает язык. Да и потом, Алеша Кононов потребует, чтобы рассказ был абсолютно точным. А это разве рассказ, если немножко его не приукрасить? Кому нужен голый протокол?
Николай Иванович, по примеру деда Павла, вздохнул, а дед Павел снова сказал:
— Незнаемые места, глухие. Один вовек не поехал бы сюда. Заплутаешь. Далеко ли еще?
— Думается, близко. Алеша, а не там ли стояла наша батарея перед прорывом? Ну-ка взгляни! — Николай Иванович указал рукой за облетевшие ольхи, где среди похожих на частокол сосен с обломанными вершинами далеко лежала плоская высотка. — Если это она, то до шоссе часа три езды. А там и до перекрестка рукой подать. Скоро, значит, папаша. — Технолог придвинулся к деду Павлу. — Ну и дубище же ты увидишь! Втроем обхватывали. Еще спор у нас был, сколько лет такому дереву. Стоим — вот-вот немецкие танки выскочат на шоссе, где-то наши рядышком бомбят, противник са́дит из тяжелых, земля под нами, что пружинный матрац, зыбится, а спорим. Поверишь?
— Как же! — понимающе мотнул головой дед Павел. — Бывало, он, ге́рман-то, шрапнелью по окопу дает, а мы, смешно вспомнить, в картишки, в очко, режемся. Это, ребята, известно: перед боем всегда отвлеченность требуется.
— Да мы не для отвлеченности спорили. Просто интересно было. Он, — Николай Иванович коснулся рукой тяжелого ящика с надписью: «Не кантовать. Верх», — Егор Васильевич наш уверял, что дубу лет двести.
— Двести? Эка штука! — изумился дед Павел. — Вот людям бы так стоять…
— Крепче стояли.
Эта фраза была явно из красивых, вырвалась она у Николая Ивановича помимо его воли, и он тотчас искоса взглянул на Кононова: как Алеша реагирует?
Алеша внимательно разглядывал окрестности. Высотка, указанная Николаем Ивановичем, в самом деле очень походила на ту, за которой стояла когда-то их батарея. Но беда в том, что позади этой высотки виднелась точно такая же, а дальше и левей — еще две, и так, куда ни глянь, по всему горизонту над лесами подымались плоские, не отличимые одна от другой, однообразные высотки, окруженные частоколом поломанных сосновых стволов.
— На карту бы взглянуть, — предложил Кононов.
— На карту? Можно.
Из внутреннего кармана шинели Николай Иванович извлек бережно сложенную старую карту, которую ему перед отъездом принес капитан Сорокин. Зеленым квадратом ее разложили на коленях, стали рассматривать разноцветные карандашные значки, которыми был отмечен район прорыва. Разглядывали долго, и чем дольше разглядывали, тем меньше понимали, где же они находятся. Ни этой дороги на карте не было, ни высоток, ни шоссе, к которому держали путь.