В тот же день девушки стали владельцами засыпушки номер пять.
- Деньги-то, наверное, ее собственные были, - перебила рассказ Тамары Соня. - Она просто так сказала, для приличия.
- А тебе не все равно, - сказала Галя. - Дала - и спасибо ей.
- И проценты человеческие, - подтвердила Тамара.
Всего один процент в месяц - совсем немного. Не каждый сообразит, что это двенадцать процентов годовых.
- Въезжали мы весело, - продолжала Тамара. - Эта засыпушка была темная-темная. Мы все переклеили, обои новые купили, потолок побелили, радио провели. Новоселье справляли до трех часов ночи.
- А как же московский начальник? - спросил я. - Понравился ему ваш город?
- Тот самый начальник побыл у нас один день. А вечером улетел. Даже ночевать не остался.
- Нет худа без добра, - сказала Галя. - Мы в гостинице рубль за койку платили. А здесь никакой квартплаты.
- Все хорошо, - вздохнула Соня. - Город нам нравится. Только вот мороженого у нас нет. И танцы не каждый день бывают.
- Зато женихов полный город. Правда, Таня? - Галя посмотрела на Таню и подмигнула ей.
- Не знаю. - Таня лежала на железной кровати из красного дерева и не принимала участия в общем разговоре.
- Не прибедняйся. Не отобьем.
- Таня наша уже устроилась, - пояснила мне Тамара. - Почему, думаете, она лежит? У нее Лялечка скоро будет. Так и назовем, если дочка. А если сын, - то Сережа. Им уже комнату обещали.
Таня лежала на кровати и улыбалась:
- Скоро и Тамара Ивановна свадьбу справит.
- Вот еще, - фыркнула Тамара. - Больно он мне нужен.
- Если он откажется, мы его пропесочим, - пригрозила Галя по адресу неизвестного мне парня. - Пусть только откажется, будет иметь дело с нами.
- Я в твоей помощи не нуждаюсь.
- А ты, Соня, иди за водой, - сказала Галя. - Сегодня твоя очередь кисель варить. И вообще девочкам не рекомендуется слушать разговоры старших.
Соня надула губы и вышла.
Дверь тихонько скрипнула. Я даже не заметил - в колени мои ткнулось что-то мягкое, влажное. Я подхватил на руки этот живой комочек - девочка счастливо затихла и засопела в мой живот. Лица девушек посветлели, а потом стали задумчиво-сосредоточенными.
- Это Маринка, - сказала Тамара, - наша дочка.
Следом за Маринкой в засыпушку вошла Бела, держа в руках узелок с детской одеждой.
- Почему задержалась? - спросила Галя.
- Тетя Даша гулять с ней на озеро ходила. - Бела подошла к столу, присела на табуретку. - У нее, оказывается, мыла нет. Стирать буду сегодня. Мариночка, пойдем ручки мыть.
Маринка вцепилась в меня и ни за что не хотела уходить. Общими усилиями ее уговорили наконец подойти к умывальнику.
- Только не спрашивайте у Мариночки, где ее отец, - быстро шепнула мне Тамара. - Понимаете?
- Понимаю, - ответил я. - А где он?
- Потом скажу...
Маринка снова устремилась ко мне, прижалась щекой к животу и закрыла глаза. Бела вышла на улицу, и было слышно, как она разговаривает там с Соней. Галя подошла к раскладушке, села.
- Что в кино сегодня? - спросила она.
- Пойдем? - предложила Тамара.
- Я лучше посплю. Нам ведь с Соней в ночную...
Намек был вполне прозрачным. Я посмотрел на Маринку и понял, что мне повезло.
- Смотрите, - воскликнул я, - Мариночка уже заснула! Надо трогаться.
- Пойдемте, - сказала Тамара.
Мы положили Мариночку на крохотный топчан, стоявший в углу, и, провожаемые шуточками Тамариных подруг, вышли из засыпушки.
Признание
- Мой отец был строителем. Мы все время кочевали. Сначала в теплушках - тогда, наверное, еще война шла, я не помню. Потом в обыкновенных вагонах, потом в цельнометаллических - это, значит, уже наше время пришло. Я привыкла на колесах жить. Отец посадит меня на колени и спрашивает: "Как сегодня мы поедем - на поезде или на грузовике?" Он меня катает на себе, а я к нему пристаю: "А когда мы поедем не понарошке?"
Маме я всегда помогала чемоданы укладывать.
Один раз мы ехали долго-долго. Мимо Байкала, через тайгу. Остановились у большой горы. Сели в грузовики и поехали. Долго ехали. Приехали на стройку. У отца неприятности какие-то пошли. Он начал на этой стройке пить и маму часто бил. Я в школу пошла, в первый класс...
Однажды прихожу домой - мама лежит на кровати и плачет. Тихо так, только плечи вздрагивают. Потом лицо вытерла, говорит: "Послушай, Томочка, ты уже большая и все должна понимать".
Я все понимала. Теперь мне двадцать лет, и я ничего не понимаю, а тогда все понимала.
Уехала мама и через полтора года умерла в Кустанае: она там с бабушкой жила, у нее туберкулез был.
Приехали мы в Кустанай, похоронили маму, а потом поехали на новую стройку. Но отец все равно пил.
Тут приехала Клавдия Ивановна с маленькой девочкой, Верочкой звать, моей сестренкой. Она и на прежней стройке жила, а теперь к нам приехала. Отец ее не бил, а все время целовал, на коленях перед ней стоял, но это было еще некрасивей. Он пьяный к ней ластится, а она его отталкивает. Стыдно как!
Над Ленинградским проспектом спускался вечер. Мы выбрались из палаточного городка и шли по деревянным тротуарам мимо широкоэкранного кинотеатра, мимо междугородного телефона, мимо закрытого кафе.
Темнело. Одинокие фонари качались на столбах. Потянуло свежим ветром. Принялся накрапывать дождик. Иглистые струи обдували лицо, и мне казалось, будто я плыву в холодной воде, а далекий голос взывает о помощи; я плыву изо всех сил и не могу помочь, потому что одинокий голос уходит все дальше и я никак не могу догнать его. Это необъяснимое состояние началось еще на вечере, когда я увидел Тамару, и теперь снова охватило меня, как только мы вышли на дождь.
Далекий голос донесся столь явственно, что я обернулся. Никого не было. Одинокая парочка брела в конце проспекта, не разбирая дороги, как мы с Тамарой. Я повернулся спиной к ветру, закурил.