Это было жалкое, омерзительное зрелище. Я смотрел на него и не чувствовал ни злорадства, ни удовлетворения. Только холодную, брезгливую усталость.
После бурного собрания, которое вышвырнуло Ланского с его комсомольского поста, жизнь в институте, казалось, вошла в свою обычную колею. Но это была только видимость. Что-то неуловимо изменилось. В коридорах со мной здоровались с новым, особым уважением, в котором, как мне казалось, проскальзывали нотки опаски. Я перестал быть просто активным студентом из Харькова. Теперь я — тот, который свалил секретаря ячейки, человек, за которым стоял партком.
Эти несколько дней, пока кипели страсти, Лида была рядом. Она ходила со мной на собрания, ждала в коридорах, готовила мне ужин в моей съемной комнатке. Ее тихое, молчаливое присутствие было для меня самой большой поддержкой. Она ничего не спрашивала, ни о чем не расспрашивала. Она просто была рядом. И я был ей за это безмерно благодарен.
Но ее вынужденные московские каникулы затянулись.
— Леня, мне надо уезжать, — сказала она вечером после комсомольского собрания. — Я и так уже неделю занятий в Харькове пропустила. Отчислят еще, чего доброго!
Мы прощались на вокзале. Снова этот шумный, суетливый перрон, снова гудки паровозов, снова запах угля и дороги. Но теперь все было по-другому.
— Ты пиши, — сказала она, стоя у вагона.
— Буду, — кивнул я.
— И… ты это… не пропадай больше, — она посмотрела на меня своими огромными, серьезными глазами. — Я так испугалась.
— Не буду, — я взял ее за руки. — Обещаю.
Поезд тронулся. Она стояла на подножке, и ветер трепал ее темные волосы.
— Я приеду, Леня! — крикнула она, перекрывая стук колес. — Я обязательно приеду!
Она помахала мне рукой. И в этот момент, не сговариваясь, мы оба подались друг к другу. Это был короткий, немного неловкий, но такой настоящий, такой теплый поцелуй. Поцелуй на фоне грохочущего поезда, в дыму и копоти, на глазах у сотен людей. Но нам было все равно.
Я долго стоял на перроне, глядя вслед уходящему поезду, уносящему ее от меня. Но на душе у меня было неожиданно светло. Все эти испытания свели нас — теперь я знал, что она — мой самый родной человек. Это расставание — не навсегда, она вернется. И мы будем вместе.
Жизнь снова вошла в свою привычную, бешеную колею. Дни были заполнены до отказа. Лекции в институте, где я теперь, после истории с Ланским, пользовался непререкаемым авторитетом. Работа в парткоме, где Бочаров нагружал меня все более сложными и ответственными поручениями. И, конечно, наше конструкторское бюро.
Слава о нашем КБ, подкрепленная реальным, выполненным заказом для ХПЗ, разнеслась по промышленной Москве. Да и летнее сотрудничество со станкостроительными заводами, когда мы все же разобрали для реверсинжинеринга два станка, не прошло незамеченным. К нам потянулись представители других заводов. Сначала — с опаской, с недоверием. А потом — со все большим интересом.
— Так это вы, значит, те самые студенты, что пневматику делают? — спрашивал меня главный инженер с завода «Динамо». — А можете нам разработать специальный зажим для статора?
— А нам, — басил представитель с «Серпа и Молота», — нужен редуктор. Маленький, но мощный. Возьметесь?
Мы брались за все. Наше КБ превратилось в настоящий улей. Ребята работали с азартом, с огоньком. Они чувствовали себя не просто студентами. Они чувствовали себя творцами, инженерами, которые делают реальное, нужное стране дело.
А однажды утром, просматривая свежий номер «Правды», я наткнулся на небольшую заметку на третьей полосе. И сердце у меня забилось чаще. В ней говорилось о том, что в Наркомземе обсуждается новая, перспективная инициатива — создание в Сибири и на Севере государственных звероводческих совхозов для промышленного разведения ценных пушных зверей.
Я читал, и не верил своим глазам. Моя идея сработала! Мое письмо не просто дошло, оно было прочитано и принято к действию! Я почувствовал такой прилив гордости и сил, что готов был свернуть горы. Невидимый канал связи, который я проложил к самому верху, работал.
И в тот же вечер я снова сел за стол. Я решил ковать железо, пока горячо. Нужно было доложить о наших новых успехах.
Я писал Сталину об успехах нашего КБ, о заказах от заводов. О том, как мы начали работу по «обратному инжинирингу» — по творческому копированию лучших иностранных станков.