И тут произошло непредвиденное затруднение. Моя сеть информаторов донесла, что Каганович, которому идея возглавить Москву пришлась по вкусу, уже прочит себе в помощники и будущие преемники некого Никиту Хрущева. Я знал это имя из будущего. Хрущев, протеже Кагановича, появившийся из ниоткуда будущий «кукурузник». В истории он действительно возглавил Московскую парторганизацию, откуда и началось его восхождение. Но этого я допустить никак не мог.
Нужен был выход лично на Сталина. Не прямо, конечно, не мой это пока уровень: ногой раскрывать дверь в кабинет Сталина. Но всегда можно найти лазейку: через Поскребышева, бывшего сейчас помощником секретаря Сталина Товстухи. Ему я уже несколько раз помогал с подготовкой технических справок, и теперь — услуга-за-услугу — попросил устроить доклад Хозяину о выполнении работ по программе МТС.
Это был вполне убедительный, законный повод появиться у вождя. Он принял меня в своем кремлевском кабинете, пропитанном запахом табака «Герцеговина Флор». Все прошло замечательно: Сталин ходил по ковру, слушая мой маленький доклад, кивал, задавал точные, взвешенные вопросы. Когда я закончил, то короткой фразой перевел разговор на интересующую меня тему, вроде как вскользь посетовав, что место главы московской партийной организации все еще пустует. И товарищ Сталин меня не подвел! Он спросил, а кого я вижу на посту главы этой организации, если прежние кандидаты будут все отправлены на более ответственные посты.
Выдержав паузу, я отвечал, что самый подходящий человек — секретарь Харьковского горкома Мельников. Человек, который на практике знает, как связывать промышленность и экономию средств, и обладает огромным опытом работы.
— Каганович мне тут Хрущева советовал, — сказал Сталин, остановившись и пыхнув трубкой. — Говорит, энергичный товарищ.
Вот он, момент истины! Я посмотрел Сталину в глаза и сказал так ровно, как только мог:
— Он активный и энергичный, товарищ Сталин. Насколько мне известно, его кандидатура сложилась после самой последней рекомендации Лазарю Моисеевичу, которую дала Надежда Сергеевна. Они вместе учились в Промакадемии, и она очень высокого мнения о товарище Хрущеве.
Я не солгал. Я лишь преподнес факт под нужным углом. Я видел, как на долю секунды глаза Сталина потемнели. Он не выносил, когда его жена лезла в политику, и глубоко презирал ее суждения о людях, заслуженно считая их наивными и поверхностными. Услышав, что кандидат на ключевую должность в стране появился по протекции его жены, тут же воспринял это форменным оскорблением, хоть и постарался скрыть.
— М-да… Промакадэмия, — протянул он, и в его тоне было столько сарказма, что хватило бы на десятилетний тираж «Крокодила». — Хорошо, товарищ Брэжнев. Можете идти. Я провэрю эти сведения, и мы с товарищами подумаэм над вашим предложением кандидатуры товарища Мельникова. Ви говорите, он успешно руководил партийной организацией столицы Советской Украины? Значит, справится и с Москвой!
Я вышел из кабинета, чувствуя, как по спине стекает холодный пот. Сегодня я играл на самом опасном поле — на личных, семейных струнах диктатора. И обернуться это могло чем угодно.
Через неделю выяснилось, что Первым секретарем Московского обкома ВКП (б) был назначен Мельников Василий Андреевич. А Лазарь Каганович отправился поднимать железнодорожный транспорт — практически непосильное дело, на котором в свое время надорвались и Троцкий, и Дзержинский.
Я сидел в своей комнате, глядя на ночную Москву. Я выиграл этот раунд. Мой человек стоял во главе столичной парторганизации. Здесь, в столице, он всегда будет на виду у верхушки ЦК и, несомненно, если не Сталин, то Молотов или Каганович заметят его. Да, пришлось мне повозиться с этим назначением! Можно сказать, что крепость была взята не штурмом, а тихой, многоходовой осадой. Но это самый правильный подход: в бюрократических играх не стоит махать шашкой: там копают мины и подкопы.
Декабрь укутал Москву в стильную шубу из серого снега и ледяного ветра. Год Великого перелома подошел к концу, оставляя за собой треск ломаемых устоев и гул строек-гигантов.
На 31 декабря мы собрались в одном из просторных залов ЭНИМСа. Не на Новый год, нет — что вы, что вы! Старый мир, с его Рождеством и елками, был официально запрещен, объявлен буржуазным пережитком. Но душа, пусть и советского человека, все равно искала праздник, точки, откуда можно выдохнуть и обернуться назад. Так что официальной причиной попойки было объявлено успешное завершение первого года работы. Повод, что ни говори, был железный: институт не просто выжил и встал на ноги — он дал стране первые серийные модели станков, перевыполнив план на семнадцать процентов: вместо пяти моделей было разработано и передано промышленности в серийное производство шесть! Я тут же решил объявить по этому поводу сабантуй. Историчный Леонид Ильич был сибарит и душа компании — а я чем хуже? Да и о коллективе надо заботиться.