Да, ставшая в те годы ярчайшим свойством Андреева двойственность порождала и порождает по сей день множество споров, кривотолков, версий и серьезных академических исследований. Даже не отличающиеся примерным поведением университетские товарищи Андреева считали порой его выходки болезненными — всем было известно, что не единожды с «припадками тяжелой психоастении» он попадал в клиники… Психическое нездоровье Андреева активно обсуждалось газетчиками в период расцвета его писательской славы, такие предположения высказывали и некоторые современники. Родственники Андреева в один голос отвергали подобные предположения, утверждая, что Леонид Николаевич хотя и отличался тяжелым характером и временами «заболевал», что означало «пил запоями», но при всем этом оставался абсолютно нормальным человеком. И хотя сам Леонид охотно обсуждал с друзьями некоторые странности своего психического «устройства»: «Да, действительно, — на меня действует всякий наркоз, не говоря о вине, но даже если я много курю или пью крепкий чай, я чувствую, что я раздвояюсь: во мне живут два человека, не похожих один на другого»[82], — в те годы он категорически не признавал себя больным.
Раздвоение собственной личности Андреев пунктуально фиксирует и в дневнике: «Не пришла. Опять один и водка. Сейчас выпил три рюмки и совсем одурел. <…> Какие-то странные чувства я испытываю. То вот минуту тому назад мне показалось, что я не я, т. е. собственно как будто я стою, а другое я смотрит на меня»[83]. На следующей странице — дальнейшие стадии алкогольного опьянения: «Теперь, когда я выпил столько, чтобы в другое время с ног свалиться, я нахожу в себе способность мыслить и писать поистине удивительно». Автор дневника клянется, что с каждой рюмкой увеличиваются его «умственные способности и… сумасшествие», попутно он делает открытие, что «из стакана пить лучше». Каждую выпитую рюмку (или стакан?) Андреев отмечает в дневнике красной строкой. Впрочем, обещанных великих мыслей дальнейшие страницы не содержат, но для автора важны были, вероятно, не сами мысли, а общее ощущение необыкновенного умственного и душевного возбуждения, в который его повергает алкоголь. Оставив на будущее обсуждение вопроса о действительном или мнимом сумасшествии Андреева, пристально посмотрим на вечный источник его мрачной эффективности, причину глубоких запоев и попыток суицида.
Второй, напечатанный рассказ Андреева «Он, она и водка» уже в заглавии своем содержит суть сложившейся проблемы: «Он ее любил, она его не любила. А может быть, и любила, но только странно как-то вышло все это». Подобная драматическая коллизия преследовала Андреева едва ли не всю его жизнь. Все — и даже завершающиеся браком — его серьезные романы включали некий период «отверженности». А между тем писатель никогда не скрывал, что для него «любовь является необходимым стержнем», а подчас «условием существования».
«Слово „женщина“ было огненными буквами выжжено в мозгу Павла; он первым видел его на каждой развернутой странице; люди говорили тихо, но, когда встречалось слово „женщина“, они как будто выкрикивали его, — и это было для Павла самое непонятное, самое фантастическое и страшное слово». Подобно герою рассказа «В тумане» Павлу — Леонид с ранней юности придавал гипертрофированное значение «сердечным мукам», страницы его дневников 1890-х годов почти целиком отданы описаниям любовных перипетий: «…с детства я стремился к любви. Вся юность была отдана ей»[84]. Ответить на вопрос о причинах подобной всепоглощающей зависимости не так-то просто.
82