– Да знаю я, – кивнул Хаген. – На моей памяти в этой стране был только Снеговик. Но на этот раз мы почти уверены. У жертв нет ничего общего, а в их крови обнаружено одно и то же обезболивающее.
– Ну, это уже что-то. Желаю удачи.
– Харри…
– Я знаю еще пару-тройку, кто вполне справится с этой работенкой, шеф.
– Ты справишься.
– Я просто развалился на куски.
Хаген вздохнул:
– Соберем.
– Beyond repair[18], – парировал Харри.
– Ты здесь единственный, у кого есть соответствующая квалификация и опыт раскрытия серийных убийств.
– Задействуйте какого-нибудь американца.
– Ты знаешь, что толку не будет.
– Ну, тогда очень жаль.
– Жаль? Пока убиты двое, Харри. Обе – молодые женщины…
Харри сделал протестующий жест, когда Хаген открыл сумку и вытащил из нее коричневую папку.
– Я серьезно, шеф. Спасибо, что выкупили мой паспорт и вообще, но я покончил с фотографиями мертвецов и всеми этими дерьмовыми отчетами.
Хаген с обидой взглянул на Харри, но тем не менее положил папку ему на колени.
– Посмотри – это единственное, о чем я тебя прошу. И еще: не говори никому о том, что мы занимаемся этим делом.
– То есть? Почему?
– Все непросто. Не проболтайся никому, ладно?
Сидевшие впереди замолчали, и Харри стал смотреть на затылок Кайи. Поскольку «амазон» Бьёрна Хольма изготовили задолго до того, как придумали термин «травма шейных позвонков при столкновении», подголовников не было. И Харри видел ее тонкую шею под собранными в пучок волосами, видел светлый пушок на шее и думал, насколько же все это уязвимо, как быстро все меняется и сколько всего может разрушиться за какие-то секунды. Что жизнь – это, собственно, и есть процесс распада, разрушение того, что изначально являлось совершенством. Важно только одно: как именно все это разрушается – внезапно или медленно. Грустная мысль. Но он не мог не думать об этом. Он думал об этом, пока они не въехали в Ибсеновский туннель, серую безликую рубку транспортного механизма, которая могла бы находиться в каком угодно городе мира. А потом он почувствовал радость. Отчаянную и безотчетную радость оттого, что он здесь. В Осло. Дома. И это чувство настолько захватило его, что на несколько секунд он даже забыл, почему вернулся.
Харри смотрел на дом 8 на улице Софиес-гате («амазон» уже отъехал от дома и пропал из виду). Граффити на фасаде стало больше, чем когда он уезжал, но дом все еще был синего цвета.
Итак, он сказал, что этим делом заниматься не станет. И что у него отец в больнице и это единственная причина, по которой он вернулся. Правда, он не сказал им, что, если бы у него был выбор – узнать о болезни отца или нет, – он предпочел бы не узнавать. Потому что приехал не от любви к отцу. А от стыда.
Харри взглянул на два черных окна на третьем этаже – это были его окна.
Он открыл ворота и направился на задний двор. Контейнер для мусора стоял там же, где и всегда. Харри отодвинул крышку. Он пообещал Хагену посмотреть папку с материалами. Но исключительно для того, чтобы шеф сохранил лицо, ведь его паспорт обошелся отделу в кругленькую сумму. Харри просунул папку под крышку контейнера, она упала вниз и лежала теперь среди лопнувших пластиковых пакетов, из которых вытекала кофейная гуща, торчали памперсы, вываливались гнилые фрукты и картофельные очистки. Он вдохнул этот запах, отметив, насколько же удивительно интернационален запах мусора.
В его двухкомнатной квартире все было по-прежнему, но что-то все же изменилось. Пыльно-серый отсвет, словно кто-то только что был здесь и ушел, но пар от его дыхания все еще висит в воздухе. Харри прошел в спальню, поставил на пол сумку и вытащил неоткрытый блок сигарет. В комнате было все как всегда, серое, как кожа двухдневного трупа. Он рухнул на постель. Закрыл глаза. Услышал знакомые звуки. Как из дырявого желоба на крыше капает вода на жестяной откос под окном. Это были не те медленные, успокаивающие звуки капель с крыши, как в Гонконге, нет, здешние капли лихорадочно барабанили сплошным потоком, как напоминание о том, что время идет, секунды мчатся, конец приближается. Вспомнился мистер Линия из итальянских мультиков-короткометражек, который неизменно падает, пробыв на экране четыре минуты, исчезает там, где у него из-под ног исчезает линия, проведенная художником-создателем.
Харри знал, что под мойкой у него есть полбутылки «Джима Бима». Знал, что он может начать в этой квартире с того, чем закончил. Черт, до чего же он был пьян, уже когда садился в такси в аэропорт в тот день, полгода назад. Стоит ли удивляться, что до Манилы он так и не добрался?