— Кэтрин, чтобы я больше не слышал от тебя подобных вещей! Ты живешь в воображаемом мире, далеком от реальности. А когда маленькие девочки начинают играть во взрослые игры, им очень легко обжечься. Сохрани себя для того, за кого выйдешь замуж, но ради Бога, сначала подрасти. Не стремись лечь в постель с первым, кто тебя пожелает.
Я выпрямилась, глядя на него широко открытыми глазами. Он отошел на расстояние вытянутой руки.
— Прекрасное дитя, глаза всего Клермонта устремлены на нас в ожидании скандала. Моя репутация дорога мне. Так что ради сохранения моей медицинской практики и чистой совести, ради спасения моей души — держись от меня подальше. Я не святой, я всего лишь мужчина.
Оскорбленная, я отвернулась и взбежала по лестнице, словно за мной гнались. В конце концов не о таком мужчине я мечтала. Отнюдь не он — врач, возможно, исполнит мою мечту о верной, преданной, вечно юной романтической любви!
Школа, в которую устроил меня Пол, была большая, современная, с плавательным бассейном. Мои одноклассники нашли, что я хорошо выгляжу, а говорю забавно, как янки, и посмеивались над моим «акцентом». А я не люблю, когда надо мной смеются. Я не люблю быть другой. Я хотела быть как все, но сколько бы я ни старалась, все равно выходило, что я отличаюсь от остальных, что я другая. Да и могло ли быть иначе? Она сделала меня другой. Я понимала, что Крис тоже одинок в своем колледже, потому что он тоже другой в этом мире, который легко обойдется без нас. Я боялась за Кэрри, как там она в школе, она ведь тоже другая. Будь ты проклята, мама, ты столько сделала, чтобы отлучить нас от мира, и теперь мы не можем слиться с толпой, говорить как все, думать как все. Я была аутсайдером, и мои одноклассники при каждом удобном случае давали мне это почувствовать.
И только в балетной школе я чувствовала себя на своем месте. Сразу после уроков я садилась на автобус и ехала заниматься балетом; трико и пуанты я носила с собой в портфеле. В раздевалке девочки делились своими тайнами, рассказывали анекдоты и разные пикантные истории, порой весьма непристойные. Атмосфера вокруг нас была пропитана сексом, секс был повсюду, он горячо и требовательно дышал нам в затылок. По-девчоночьи, дурачась, обсуждали, следует ли сохранять свои тела в неприкосновенности для будущих мужей, в одежде или без предаваться ласкам, или это все равно, как остановить парня, если от «невинных» ласк он слишком уж заведется.
Я не участвовала в этом трепе, потому что чувствовала себя гораздо опытнее. Представляю, как выкатились бы у них глаза, если бы я решилась рассказать о моем прошлом, когда я жила «нигде», и моя любовь пробивалась сквозь бесплодную почву. Я никого не хотела проклинать, кроме одного-единственного человека, по чьей вине все это случилось. Мама!
Однажды, вернувшись домой, я разразилась длинным, ядовитым письмом, но не знала, куда его послать. Я отложила его до тех пор, пока не выясню адрес в Грингленне. Одно я знала точно: я не хочу, чтобы она знала, где мы живем. Хотя она и получила заявление, но там не было ни имени Пола, ни нашего адреса, только адрес судьи. Но рано или поздно она еще услышит обо мне и пожалеет об этом.
Каждый день занятий мы начинали в тяжелых шерстяных рейтузах и упражнялись у станка до тех пор, пока кровь в венах не начинала бежать веселее, и нам не становилось жарко. Как только мы начинали потеть, то сбрасывали их с себя. Хотя мы и закалывали волосы на затылке, как это делали пожилые уборщицы, они тоже скоро становились мокрыми, и нам приходилось принимать душ по два-три раза в день. Даже в субботу мы работали по восемь-десять часов. За станок нельзя было держаться крепко, он служил лишь для того, чтобы сохранять равновесие, учиться владеть телом и быть грациозной. Мы делали plies, tendus, glisses, fondus и ronds de jambe a terre, и все это было очень нелегко. Порой я чуть не кричала от боли в ногах. Далее следовали frappes, ronds de jambe en l'air, petite и grande battlements, developpes и другие упражнения для разминки, которые должны сделать наши мышцы длинными, сильными и податливыми. Затем мы выходили в центр зала и повторяли все упражнения там, уже без поддержки.
Но это было еще не самое страшное — потом начиналась настоящая работа, требующая технического мастерства.
Когда меня хвалили, я была на седьмом небе от счастья, так что не зря я танцевала на чердаке, танцевала из последних сил, — вот о чем я думала, приседая и два, и три, и так до бесконечности, а Джорджес тем временем барабанил по клавишам старенького пианино. И еще там был Джулиан.
Его почему-то по-прежнему тянуло в Клермонт. Я считала, что его визиты объясняются эгоистическими причинами, потому что тогда мы садились в кружок на полу, а он танцевал в центре, демонстрируя высочайшую виртуозность и немыслимую скорость вращения. Его прыжки были настолько легки, что, казалось, для него не существует притяжения, его grand jetes завершались невероятно мягким приземлением. Зажав меня в углу, он поведал мне, что именно его неповторимый стиль придавал представлению особое очарование.
— Послушай, Кэти, считай, что ты вообще не видела балета, пока не посмотришь нью-йоркский балет. — Он зевнул, словно ему все страшно наскучило, и обратил взор своих смелых черных глаз на Норму Белль, одетую как всегда в свое коротенькое просвечивающее трико.
Я быстро спросила, почему он так часто приезжает в Клермонт; если считает Нью-Йорк лучшим местом на земле.
— Навестить мать и отца, — ответил он как-то безразлично. — Ты же знаешь, Мадам — моя мать.
— О, я этого не знала!
— Ясное дело. Я не очень-то люблю распространяться об этом. — Он улыбнулся порочной улыбкой. — А ты все еще девственница?
Я ответила:
— Не твое дело.
Но он только рассмеялся.
— Ты слишком хороша для этого захолустья. Ты другая, непохожая на остальных. Не знаю, в чем тут дело, но на твоем фоне другие девчонки выглядят неуклюжими занудами. В чем твой секрет?
— А твой?
Он ухмыльнулся и взял меня за грудь.
— Я великий человек, вот и все. В этом все дело, и скоро весь мир узнает об этом.
Вне себя от негодования, я сбросила его руку, со всей силы наступила ему на ногу и попятилась.
— Прекрати! — выкрикнула я.
Так же неожиданно, как он зажал меня в углу, он потерял ко мне всякий интерес и пошел прочь, а я осталась стоять, глядя ему вслед.