— Как же Мадзини хочет объединить Италию? Проповедью?
— Оружием, конечно!
— Ну, это знакомо. Это бунт. — Александр с юных лет твердо усвоил: бунтовать нельзя. — Нет, Антонио, нас не собьешь с истинного пути. Будем продолжать картину…
В дверь постучали.
— Александр Андреевич, вы у себя ли? Извините ради бога! Случай такой, без вас не обойтись!
Александр открыл дверь. Перед ним были молодые скульпторы Коля Рамазанов{55} и Петя Ставассер{56}, приехавшие в Рим на смену Пименову и Айвазовскому. Раскосого Рамазанова Александр помнил десятилетним мальчиком, только что принятым в Академию. Тогда он даже писал его для какого-то образа.
С Рамазановым и Ставассером Александр почти не общался, потому что они были новичками, наполовину еще туристами в Риме, а он в нем работал уже долгие годы.
— Александр Андреевич, — продолжал Рамазанов, конфузясь, — в Риме наш знаменитый актер Каратыгин. Мы устраиваем ему прощальный ужин. На вилле Понятовского. Окажите честь.
Александр помнил Каратыгина, помнил «Дмитрия Пожарского», которого видел давным-давно в Петербурге в Михайловском театре. Тогда он был с Варенькой и Маняшей, а Дмитрия Пожарского играл Каратыгин. Александр протянул руки Рамазанову и Ставассеру:
— Спасибо за приглашение! Приду!
Он посмотрел им вслед, вздохнув. Сережа теперь, наверное, такой же… Как славно о нем добрые вести слышать. Президент Алексей Николаевич Оленин в восторге от Сережи. Направил его проект пятиглавого храма показать государю. При этом написал, а добрые люди надпись эту батюшке пересказали: «У нас в Академии наклевывается такой архитектор, какого еще не имели. Ему теперь осьмнадцатый только год, а чувство величавости il grandioso гнездится в нем прочно». Неужели и Сережа приедет в Рим?
Александр немного опоздал на виллу. Художники уже расположились за длинным столом в тени кипарисов и кедров, где с дерева на дерево были переброшены в виде шатра голубые драпировки, защищавшие от жгучего июньского солнца. Василий Андреевич Каратыгин с женой и дочерью поместился в центре. Гостей легко было отличить среди художников, одеты они были в греческие туники. Каратыгин — полный, добродушный — снисходительно улыбался. Рамазанов увидел Александра, закричал:
— Сюда, сюда, Александр Андреевич! — и показал па место возле дам Каратыгиных. Ставассер срывающимся от волнения голосом говорил тост:
— На днях на этой вилле, в этом волшебном саду, немецкие художники чествовали своего гостя — короля Баварии. Мы сегодня встречаем здесь короля и королеву русской сцены…
Жена Каратыгина — миловидная дама с крупными серыми глазами — очень похожа на Вареньку, в которую Александр был влюблен в Петербурге. Он думал, что забыл ее. А вот встретилась похожая дама, и сердце дрогнуло. Оказывается, Варенька живет в нем, как живет Виттория Лапченко, как помнится натурщица Анна…
Жену Каратыгина он узнал. Это была некогда юная и талантливая артистка, на все спектакли которой он ходил, — Сашенька Колосова. Она дружелюбно ему улыбнулась:
— Ваше здоровье!
Рамазанов вдруг хлопнул в ладоши, и к гостям двинулась стоявшая у фонтана статуя Славы, держащая в простертой руке лавровые венки, — это был загримированный Костя Климченко, молодой скульптор.
Под общее «ура» один венок возложили на голову Каратыгина, другой — на Сашеньку Колосову. Сделать это выпало Александру. Юной дочери Каратыгиных Ставассер преподнес букет алых роз. В лавровых венках и греческих туниках Каратыгины были похожи на греческих богов.
Каратыгин поднял величественно руку. Застолье притихло. Он продекламировал:
Далее Александр не мог слушать. К горлу подкатил ком… Захотелось домой. Одним глазком бы на своих взглянуть! И на Вареньку, которая теперь мать семейства, ей сейчас минуло тридцать… как и Маняше минуло бы, будь она жива.
Каратыгин обошел застолье, каждого обнял, от всего сердца благодарил художников. Такого королевского приема им с Александрой Федоровной нигде и никто не устраивал. Жаль, не могут они быть в Риме дольше: завтра ехать в Неаполь, а оттуда — в Париж, где теперь собрались звезды театра.
Потом Каратыгин читал монологи Фингала, Эдипа, Танкреда, которых играл всю жизнь. Слушая его, Александр совершенно забылся. Мысли умчали его далеко. Батюшка, мать, сестры, Сережа предстали перед ним на зеленой лужайке в Петергофе. Они смотрели на него с любовью и надеждой…