Он знал Брюллова всю жизнь, с тех пор, как стал ощущать себя. Карл был частым гостем в мастерской Андрея Ивановича. Порою он затевал игры, возню с ребятами. Такие игры были Сашиным праздником. Он любил смотреть, как Карл работал: у него натурщик, заскорузлый мужик с узловатыми мышцами, обретал благородные линии. Сколько в рисунке появлялось движения, страсти.
Карл был старше Саши на семь лет. Он заканчивал обучение в Академии, когда Сашу привели в младший класс. Он и остался навсегда старше. Легкость мастерства старшеклассника Брюллова по-прежнему недосягаема.
Конечно, Александр Андреевич знал цену своей кисти, знал и то, в чем была ущербная сторона работ Карла Павловича. Она сказалась вовсю в его учениках, которые каждые три года приезжали в Рим. Всюду была погоня за внешним эффектом. Сколько вслед за брюлловскими изображениями итальянок появилось красивых картинок с девушками, обрывающими грозди винограда. Александр Андреевич никогда не хотел бы идти по этому пути.
Бруни прав: это был великий мастер, он все умел и мог. Что другому приходится конструировать, сличая свои опыты с образцами антики и Рафаэлем, ему было дано природой, он, вставая за мольберт, уже нес в себе готовый образ. Но что же волновало его, чем он жил?
На квартире Титтони, римского негоцианта, друга Брюллова, у которого жил художник, были показаны эскизы новых картин Брюллова. Один из них — превосходный по композиции, по колориту: общей золотистой гамме — «Возвращение папы в Рим». Папа возвращается из Гаэты в окружении священников и гвардии. Неужели эта история могла увлечь Карла Павловича?
И другой эскиз озадачил Александра Андреевича. Это была, как объясняли, аллегория «Всепоглощающее время». На эскизе могучий старец с бородой микеланджеловского Моисея сталкивал с пьедесталов в Лету всех, кто составлял эпоху в жизни людей — Гомера, Данте, Эзопа, Тассо, Юлия Цезаря, Александра Македонского, Наполеона, папу и патриарха, обнявшихся Антония и Клеопатру, которые олицетворяют собой Красоту и Любовь…
Стоя в толпе на Монте Тестаччо, в оцепенении слушая Бруни, Александр Андреевич с горечью думал об этом эскизе. Хорошо, что Брюллов не развернул его в картину. Ведь это заведомо загубленное время. Это сюжет для умствования в дружеской беседе в кафе Греко: время все стирает из памяти людей — наши тревоги, боль нашу, жизнь. Ну, уж нет. Думать так, то и художником быть не стоит. Что из того, что стирает? Пускай стирает. А художник должен, несмотря ни на что, послужить исправлению мира… Вот ведь как заблудился Карл Павлович. Герцен, Гоголь всю жизнь положили на совершенствование мира, а Брюллов додумался до наивного «Всепоглощающего времени».
— Все было подвластно его кисти… — говорил в это время Бруни.
Александр Андреевич жалел, что Брюллов не пришел к нему, он бы сказал великому мастеру, в чем цель искусства. Ведь Брюллов и умер оттого, что не видел, в чем теперь цель всякого художника. Вот только сейчас, когда пришло ощущение, что он мог указать Брюллову путь, Александр Андреевич почувствовал себя старше и мудрее кумира своей юности.
Бруни окончил речь.
Гроб заколотили, опустили в землю. Комья земли ударили по крышке. Бруни — крупный, маститый, с шапкой теперь уже не черных, а седых волос, в профессорском мундире с золотым воротником — первый бросил ком земли и отошел от могилы, шевеля за спиною пальцами, отряхивая с ладони крошки глины.
— Теперь, после Брюллова, он — первая кисть России, — шепнул Федор Моллер.
Александр Андреевич тоже бросил землю на гроб. Бруни кивнул ему.
— На Монте Тестаччо похоронена наша слава.
— Да, — согласился Александр Андреевич. — Пусть земля ему будет пухом.
Он взял Сергея под руку{81}, и они потихоньку пошли к воротам святого Павла, чтобы взять извозчика.
Обыкновенно Александр Андреевич поднимался чуть свет и уходил в студию, вместе с солнцем начинал и заканчивал день. Сергей просыпался много позже. Нынче Александр Андреевич дождался его.
— Смотрю на тебя, Сережа, какой ты стал у меня — зрелый муж. Батюшка бы залюбовался… Я тебя вот зачем жду, Сережа. Пойдем-ка в студию ко мне. Я все работал, работал, да ведь пора и тебе узнать, что делаю.
«О чем он?» — недоумевал Сергей.
Всю дорогу к студии Александр Андреевич держал Сергея под руку, ласково трепал по плечу.