Так же известно, что в 1920 году, когда Есенин и братья Кусиковы арестовывались ЧК, помощь поэту оказал Блюмкин, обратившийся с ходатайством отпустить его на поруки. Этот инцидент произошел в Москве в конце сентября 1920. А где был Блюмкин перед этим? На первом съезде народов Востока, состоявшемся 1—8 сентября 1920 г. в Баку, который в западной литературе часто именуется как «Бакинский съезд»… В мае 1920 года Волжско-Каспийская военная флотилия под командованием Федора Раскольникова и Серго Орджоникидзе направляется в Энзели (Персия), с целью возвращения российских кораблей, которые увели в Персию эвакуировавшиеся из российских портов белогвардейцы. В результате последовавших боевых действий белогвардейцы и занимавшие Энзели английские войска отступили. Воспользовавшись этой ситуацией, в начале июня вооружённые отряды революционного движения дженгалийцев под командованием Мирзы Кучюк-хана захватывают город Решт – центр остана (провинции) Гилян, после чего здесь провозглашается Гилянская Советская Республика. Блюмкина направляют в Персию, где он участвует в свержении Кучюк-хана и в приходе к власти хана Эхсануллы, которого поддержали местные «левые» и коммунисты. После переворота Блюмкин участвовал в создании Иранской коммунистической партии (на базе Социал-демократической партии Ирана «Адалят»), стал членом её Центрального комитета и военным комиссаром штаба Красной Армии Гилянской Советской Республики. Он представлял Персию на Первом съезде угнетённых народов Востока, созванном большевиками в Баку. Примечательно, что среди делегатов было 50 женщин, а помимо Блюмкина, выступавшего от иранской делегации, участвовал в съезде известный в то время политический авантюрист – разведчик Джон Филби (отец легендарного советского разведчика Кима Филби), выдававший себя за араба. Но самым знаменитым гостем Бакинского съезда, безусловно, был видный турецкий политический и военный деятель Энвер-паша, скандал вокруг участия и выступления которого стал чуть ли не главным событием тех дней и вошел в историю съезда отдельной страницей.
Кстати, не следует забывать о том, что отношение к северным иранским территориям у России и раньше было, мягко говоря, не сторонним. В начале XIX века североиранские прикаспийские провинции Гилян и Мазендеран принадлежали Российской Империи, однако через несколько десятилетий их вернули Ирану. В условиях бесконечных внешних войн их удержание на далёких южнокаспийских берегах стало для русского правительства непосильной задачей. В сентябре 1920 г. правительство РСФСР принимает решение о сворачивании своей военной операции в Персии и приступает к переговорам с шахским правительством. Блюмкина это событие в Персии уже не застало – в сентябре 1920 г. он поступил в академию генштаба РККА.
Увы, до сих пор мало кто обращает внимания на тот факт, что в своих автобиографиях Есенин неоднократно писал, что в 1919—21 г. г. много ездил по стране и перечислял места, где ему довелось тогда побывать – Мурманск, Соловки, Архангельск, Туркестан, Киргизские степи, Кавказ, Персию, Украину и Крым. Великий поэт никогда не страдал топографическим непониманием. Кавказ – это Кавказ. Персия – это Персия. Он знал точно, о чем писал.
Косвенно это подтверждается статьёй Льва Троцкого памяти Сергея Есенина в газете «Правда» №15 за 1926 год: «Поездка по чужим странам, по Европе и за океан не выровняла его. Тегеран он воспринял несравненно глубже, чем Нью-Йорк. В Персии лирическая интимность на рязанских корнях нашла для себя больше сродного, чем в культурных центрах Европы и Америки». Так что «Персию» отнюдь не стоит считать опиской или поэтическим преувеличением.
По воспоминаниям великого русского актера Василия Ивановича Качалова о своей первой поездке в Персию (именно в Персию, а не в Баку!) рассказывал ему при их личной встрече сам Сергей Есенин. Для поэта тот краткий вояж стал дверью в иной мир – удивительный, непохожий на все предыдущее. И все это он гениально отобразил в своих «Персидских мотивах», созданных явно по свежим впечатлениям – либо еще в Персии, либо по дороге домой. Есенин вполне мог быть в Персии с середины августа до начала сентября и вернуться в Баку вместе с Блюмкиным.
И укор самому себе («честь моя за песню продана») может относиться именно к тому, что он напросился на поездку в Персию, что-то пообещав за это власть имущим. И это его мучило.