Едва вступив в Лес Богов вы сразу чувствуете: старые боги отсюда исчезли бесследно. Вокруг - ад, оккупированный эсэсовскими молодчиками. Заперев древних чертей в карцер, они сами заняли их места у жаровни и у корыта.
ЕДЕМ
Февраль-март 1943 года. Немецкие оккупационные власти объявляют вербовку молодежи в ряды СС. Всячески зазывают, а уклоняющимся грозят чистонемецкими карами.
Но литовская молодежь не робкого десятка. В СС ее не заманишь. Молодежь запевает:
- Лес зеленый, лес дремучий... - и уходит в зеленый дремучий лес.
На вербовочных пунктах пусто, словно тут смерть прошла. В канцелярию, где готовились принять полк молодцов, явилось четыре-пять человек. Да и те как на подбор: кривоногие кособокие, скрюченные, будто высохшая сосна, калеки, заморыши. С такими эсэсовцами сена и на собак не накосишь.
Немцы-вербовщики сидят зеленые от злости. Мелкие шпионишки и холуи-каратели выбиваются из сил. Но их потуги бесплодны.
Откуда-то из преисподней из мрачных кабинетов оккупационных властей доносится бешеный рык. Уста задолизов-приспешников извергают угрозы: литовская интеллигенция получит по заслугам. Власти не потерпят компрометации. Еще бы: литовская молодежь вконец испортила карьеру немецкому генеральному комиссару Рентельну. Рентельн клятвенно заверял берлинского дядюшку, что в Литве, как и во всей Прибалтике, "все будет в порядке". А тут - черт знает, что творится!
- Ну погодите, как примемся за вас - будете знать! - долетает угрюмый голос из вильнюсского гестапо.
Слухов тьма. Один страшней другого. Никто не верит официально публикуемым известиям. Никто не знает правды. Там якобы столько-то и столько-то арестовали, тут - вывезли, там - поставили к стенке. В Каунасе будто бы пропало столько-то человек в провинции - еще больше.
Отвратительно, гадко на душе.
- Эх! От судьбы не уйдешь! - махнет рукой человек. - Будь что будет. Все равно! "На белом свете все мы только гости".
Откуда-то возникло неожиданное желание читать о жизни заключенных и каторжников, об их нужде и силе духа, об их жажде свободы. Набрал ворох книг о классическом стране каторжников - Сибири. Утопаю в них. На память приходит утешающий призыв Вайжгантаса:
- Литовцы, не бойтесь тюрьмы!
16 марта. 23 часа 30 минут. Листаю книгу о заключенных. И вдруг на лестнице - шаги. Тяжелый стук подкованных сапог.
- Топ, топ, топ, - топают сапоги на немецкий лад. Услыхав топот, мы переглянулись. И без слов все ясно:
- Кого схватят?
Долгий повелительный звонок. Сердце замерло. Глухие удары в дверь. Мы не ошиблись: два гестаповца. В сером. Подкованные.
- Тут живет такой-то и такой-то? Покажи паспорт. Оружие есть? Возьми шапку и еще какое-нибудь барахло, если хочешь. Много не нужно. На два-три дня. Не больше.
Обыск. Поверхностный, недостойный громкой славы гестапо. Изъяли какие-то старые письма. Забрали кипу невинных рукописей, попавших под руку. Из них ничего не выжмешь да гестаповцам улики и не нужны. Важно одно кое-что взято.
В сердце у нас тревога. Лица окаменели. Чуть подрагивают руки. И только. И - все.
- Балис, мужайся! - Проводы. Два голоса провожая, прощаются со мной. Они полны неизбывной муки и безграничной любви. Слушаешь и. кажется, на виселицу нестрашно пойти.
- Я - выдержу. Но вы... О, храни вас господь!
До здания гестапо рукой подать. Топ, топ, и на месте.
Дверь. Другая. Коридор. Двор. Дверь. И я в подземном царстве.
У входа дремлет гестаповец. Больше никого.
Что за чертовщина, неужели я один?
Долго возится сонный охранник. Он изучает мои карманы, отбирает вещи. Зевает, протирает глаза. Скучно ему. А мне - еще скучней.
Между тем в коридоре за железной, похожей на борону, дверью послышались шаги. Их много. Шепот.
- Сруога! - меня удивленно окликают из-за двери-бороны. Оглядываюсь знакомые лица. Один другой, третий. Вильнюсские интеллигенты-литовцы.
О, я не один! Значит мыло из меня не сварят. - Привет, соседи! крикнул я мимоходом и через мгновение был брошен в подземный инкубатор.
Меня впихнули в битком набитую конуру... Рассматриваю соседей. Смахивают на уголовников, но один из них всю ночь молился по четкам. Не продохнуть. Кое-как устраиваюсь на полу. Присматриваюсь. Под потолком мерцает лампочка... Окошечко замазано белой краской - чтобы мы не могли видеть ноги прохожих, да и те не должны знать что происходит за выкрашенными стеклами. Я - арестант? Смешно!
Через час скрипнула подвальная дверь. К нам втолкнули какого-то обладателя меховой шубы. Голос у него низкий и густой. Не бас ли из гарнизонного костела? Нет, баритон - король преферанса. Капитан запаса. Вскоре вталкивают еще двух знакомых. Мы вчетвером - сам черт не возьмет.
Как медленно, как неохотно пробирается в подвал рассвет. Словно бы стыдится чего-то.
Наступил день, но и он не принес никаких перемен. Поздно вечером мне передали посылку от родных. Сало, кофе, еще кое-какие мелочи.
Редко выпадает человеку такое счастье! Родные - еще на свободе. Протягивают руку помощи... Нет, надеюсь, они не плакали... Нет, нет!
На следующее утро багровый гестаповец низко склоняясь, впускает в подвал немца усеянного сверкающими пуговицами.
- Кто тут из вас профессор? - вопрошает гость.
- Я как раз и есть профессор - отвечаю, и направляюсь к нему. "Ого, думаю, - от тебя отличным коньяком несет. Всю ночь должно быть, с пробками воевал".
- Известно ли тебе господин профессор, что произошло за последние две недели?
- Хм... - отвечаю, - что бы могло произойти? Не помню, нет. Ничего хорошего не припоминаю. Где? Как?
- Что произошло в Литве за последние две недели?
- Ума не приложу. Я, видите ли, последнее время с головой ушел в работу. Переводил для театра стихотворную пьесу. Ямб, знаете ли, такой шекспировский!.. Писал исследование о флорентийском ренессансе... Газет в руки не брал...
- Ты заметил, что на лекциях в университете студентов становится все меньше и меньше? А теперь их вовсе нет. Куда они делись?
- Я, сударь, ничего не знаю. И ничего не заметил. Я получил в университете отпуск для литературной работы и занятий не посещал. Только третьего дня приступил к чтению лекций о раннем немецком романтизме... На мой взгляд, студентов было вполне достаточно...