Внимание персонала неизбежно ослабло, и я нашел прекрасную возможность слегка модифицировать План Жизни в части старения Ивонн. Это был импульсивный поступок, но мысль о нем давно зрела в моем сознании. Наша команда была невелика — три биолога и три техника, работавшие посменно, две няни и четыре члена команды План Жизни. И, неизбежно, мы все научились справляться со всеми аспектами эксперимента, так что я довольно хорошо овладел хирургическим процессом, в ходе которого удалялась или вводилась информация/идеи/события в оба объекта.
И я придал мой собственный характер, мое физический облик одному из тех призрачных любовников, которых имела Ивонн. Впоследствии я решил, что то, что она видела и делала, имело нечто общее с эротикой, но бессмысленность поступка стала мне ясна уже через несколько дней.
Тем не менее, она сохранила меня, как любовника, и я не сумел удалить эту программу. Когда я слышал, как она бормочет мое имя и произносит слова растущей страсти, одновременно двигаясь, как во время секса, я чувствовал, что мое лицо пылает и воображение протягивается к самым пределам возможного.
Но когда она была с кем-то другим, я становился подавленным и раздражительным. Никто в лаборатории так и не понял, что я сделал, но они могли бы узнать правду, если бы послушали пленки, записанные в темноте ее спальни.
Время шло, и в лаборатории воцарилось уныние. Возможно наши вялые взаимоотношения и почти летаргический подход, который мы начали проявлять по отношению ко всему эксперименту, явились отражением перехода Мартина и Ивонн в средний возраст, более спокойную фазу их жизни. Хотя я тороплюсь заметить, что МакКриди ни в коем случае не страдал от депрессии, и техники, как мне казалось, были настолько далеки от возможности прославится, что не питали энтузиазма ни в какой стадии проекта. Зато я, няни, Планировщики Жизни и Жозефина стали очень молчаливыми.
Жозефина, в особенности, работала так, словно ее накрыло черное облако. Ее отношения с МакКриди были хуже некуда. За его спиной она не соглашалась ни с одной его идеей. Она испытывала удовольствие, уничтожая его, молчала во время любых дискуссий, на которых он присутствовал, и использовала меня, чтобы передать ему свои идеи.
В быстром старении обоих объектов она видела неизбежность, которая пугала ее.
— Это мы через несколько лет, — как-то сказала она, глядя на оба объекта во время одной из их неизменных ссор. — И любой из нас ничего не может поделать с этим. Это ножевая рана на нашей человеческой гордости; некоторые вещи неизбежны, мы не можем ими управлять, и дряхлость — одна из них. И что мы делаем? Мы принимаем это! Мы — Эос, глядящая на стареющего Тифона и боящаяся попросить Зевса добавить юность к бессмертию[22]. Боящаяся, я сказала — и имела это в виду, но даже так, человечество стареет, как и каждый из нас, и страх нашей расы не дает нам попросить инъекцию юности. Это ужасно… предсказуемо! Я хочу жить молодой, с мечтами молодых людей… Я путано объясняюсь, да?
Сейчас, заканчивая эти заметки, я понимаю, что она имела в виду. Удовлетворение от завершения проекта вернуло мне здравый смысл, который я потерял в течении этих лет. Но тогда я вообще не понимал ее.
Наблюдая за Ивонн, я поглупел от любви; глядя на нее долгими бесконечными часами, я пытался найти след одиннадцатилетней девочки… но вся ее юность и красота были заключены в темницу лет. И каждый день, с каждой инъекцией Хронона, она старела еще больше, прямо перед моими глазами, становилась еще более седой, еще более морщинистой, еще более согнутой.
Она и Мартин постоянно сражались. Не проходило и дня, чтобы они не кричали и не ругались; каждая схватка заканчивалась холодным скользким молчанием, которое смягчалось только к вечеру.
Мартин проводил очень много времени в одиночестве, и монитор сообщил, что он все меньше и меньше разговаривает с окружающими его призраками. Он уволился с работы и перестал участвовать в общественной жизни, хотя Ивонн осталась социально активной и очень враждебной к мужу.
Она флиртовала с многочисленными призраками, большинство из которых было ее постаревшими любовниками, которых она завела в предыдущие годы. Сейчас, вместо мнимых сношений, которые она проделывала перед нашими глазами, она, похоже, довольствовалась болезненно незавершенным флиртом. Как-то вечером я наблюдал за ней и услышал, как она произнесла мое имя; я знал, о чем она думает, но вместо возбуждения, которое ощутил в тот первый раз, когда внедрил в нее псевдо-знание о себе, ощутил лишь отвращение и разочарование. Я глубоко стыдился того, что сделал, но все еще не имел возможности удалить мое существование из ее жизни и уж точно ничего не мог сделать, чтобы стереть эти сцены из моей памяти.
22
Эос — в древнегреческой мифологии богиня зари. По многочисленным мифам, Эос имела пылкое сердце и легко увлекалась всяким красивым смертным юношей. Из смертных, пользовавшихся её любовью, поэты особенно выделяют Тифона, который стал ее мужем. Увлечённая его поразительной красотой, Эос испросила у Зевса ему бессмертие, забыв при этом прибавить просьбу о сохранении вечной юности. В результате после долгой счастливой жизни Тифон состарился и одряхлел, и Эос заперла его в одиночную комнату, откуда порой раздавался его старческий голос. Согласно позднейшему сказанию, Эос из сострадания обратила его в сверчка.