Женщина повернулась к лесу, и чем дольше она молчала, тем глубже становилась тень в углах ее рта. Она в последний раз бросила взгляд в сторону зарослей и направилась по тропке к деревне.
Даже на тыльной стороне ее ладоней темнели веснушки.
Хотя с каждым фэнем солнце поднималось все выше, стылая земля продолжала забирать из бледного полуобнаженного тела остатки тепла. Но Мао не мог заставить себя подняться, покинуть свое бесхитростное укрытие и побрести в таком виде куда глаза глядят. В этом мире у него не было ничего, а мысль вновь войти в лес и попытаться отыскать дорогу домой, пока солнце еще даже не достигло зенита, теперь казалась вполне разумной. И только он собрался с духом вновь переплыть речушку, как знакомый звонкий голос вновь перевернул все его планы:
– Мао! Мао! – кричал, сложив ладони в воронку, вбежавший на подмосток маленький Цзанцзы.
Черные волосы блестели на солнце, словно были вымазаны маслом. Короткие загорелые ноги раскачивали тело при каждой попытке дозваться до Мао. Казалось, Цзанцзы был чем-то взбудоражен, но в его глазах не было ни страха, ни признака тайного умысла. В конце концов, Мао с самого начала поверил ему, не подозревая сына чужого рода ни в чем плохом. И с тихим шорохом рогоза он поднялся на оледеневших ногах, тут же привлекая к себе внимание.
***
– Ливень восьмидесяти тысяч клинков! Вшу-у! – от звучного хлопка мешок, перетянутый в двух местах бечевкой (наподобие головы и живота), свалился со скамьи и укатился к подножию холма. Солнце пекло так жарко, что ни один из мальчиков не бросился его поднимать.
Цзанцзы устроил на колене кусок бересты, которым нанес "мешковатому" человечку сокрушительный удар, и, множа дыры, повторил лезвием ножа нацарапанный иероглиф.
– А раньше у меня была коллекция из настоящих талисманов! – вздохнул он. – Мать с бабкой постоянно на меня ругались, что я их таскаю. Да ведь я забирал их, когда заклинатели уже новые развешивали! Я их прятал в коробку, а коробку – в корнях дерева. Только оно сухое было. Ну и... молния в него ударила.
Цзанцзы вздохнул.
Волнение первого дня улеглось еще ночью, когда Мао окончательно было разрешено остаться, а его подушка начала соседствовать с таким же набитым куриными перьями мешком Цзанцзы. Но все же Мао отчетливо понимал, что его принимают вовсе не за того, кем он является на самом деле. И его домом в представлении Яньцяо – тихой матери Цзанцзы – и властной бабушки Мэйли вовсе не являлся темный лес Лаокэсо.
Мао смотрел на вырезанные иероглифы и вспоминал тонкие киноварные линии, появляющиеся под мазком пальцев Чжэнву. Но ему не хотелось ни раскрываться Цзанцзы, ни убеждать его, что самостоятельно он точно не нарисует талисман.
– А эти талисманы, – Мао кивнул на изрезанную ножом бересту, – для чего были?
– Они от демонов леса.
При этом мальчик вскинул голову и посмотрел в сторону темнеющих за рекой вершин деревьев. Это был особый жест, повадка, которую Мао находил в каждом жителе этой деревни. Цзанцзы повернулся к Мао и принял вид заботливого старшего.
Его родители, поверив в им самими выдуманную историю о потерявшемся и осиротевшем мальчике, относились к Мао осторожно и сочувственно. Его молчаливость они считали свидетельством душевной травмы, а незнание простейших вещей принимали за слабость ума.
Цзанцзы позаимствовал их снисходительно покровительственный тон и с удовольствием отвечал на любые вопросы Мао.
– Говорят, издревле в лесу живет племя темных заклинателей. Они крадут из деревень детей и приносят их в жертву хозяину леса, за что тот дарует им бессмертие. Наша деревня ближе остальных лежит к лесу, и заклинатели школы Юйлу приезжают с новыми талисманами каждый месяц. Правда... обычно это только ученики. Многим здесь снятся кошмары, однако за последнее десятилетие еще никого не утащили в лес.
В этом застывшем степном пекле с реки пахнуло внезапной прохладой. Будто чьи-то холодные ладони коснулись шеи и щек Мао, поднимая его как в том сне высоко над землей. В своем сознании он и правда на несколько мгновений лишился земной опоры и чувства течения времени. Обеспокоенный молчанием друга, Цзанцзы привстал на локтях, заглядывая тому в лицо. Мао сидел, сдвинув ноги и съежив плечи, и неотрывно смотрел в сторону темнеющего леса.
– Неужели они бессмертны? – тихо спросил он, едва разлепляя губы.
Цзанцзы посмотрел на Мао с сочувствием, приняв за испуг горький шепот. От его непонимания веяло так сильно... чем-то чужим. Стылый ветер стеснил грудь. Но, когда Цзанцзы бережно обнял его руку, схватившаяся на сердце изморозь вмиг растаяла. Мао почувствовал, как от этого мяклого тепла его зрение затуманилось. Цзанцзы прижал его к себе.